Табель первокурсницы

– Не надо, леди Астер, – мягко остановила меня Аннабэль, схватив за руку. – Вы и так уже наломали дров, но пока об этом знаю только я. Пусть так и остается.

– Дров? – возмутилась я, вырываясь. – Помешать вам запереть обреченного на смерть человека в остроге – это теперь называется «наломать дров»?

– Подумайте о своей репутации!

Дверь кареты хлопнула, я успела увидеть, как Крис закрыл глаза, откидываясь на спинку сиденья. Столько всего было в его позе, столько усталости и… отчаяния.

– Подумайте, кто он и кто вы?

– Прекратите!

– Не прекращу, потому что вы, леди Астер, похоже, ослепли. Он на ваших глазах избил старика! – Она говорила зло и отрывисто.

Один серый рыцарь устроился на козлах рядом с кучером, двое вскочили на запятки экипажа, щелкнули вожжи.

– У него были причины. – Я проводила взглядом отъехавшую карету. – Раз вы следили за нами, то должны знать, что… у него были причины, – беспомощно повторила я.

– Конечно, были, – согласилась она. – Это добро делают просто так, а у подлости есть причины. У таких, как он, всегда есть оправдания, а такие дурочки, как вы, всегда им верят. И мало кто задумывается о том, что этот лавочник, возможно, будет остаток дней ходить с тростью, если вообще будет ходить.

– Вы не понимаете! – Я сжала кулаки и снова почувствовала жар. – Вы ничего не понимаете!

– Так помогите мне, – неожиданно мягко сказала серая. – Помогите мне понять. И тогда я помогу вам. Ивидель, – она коснулась моего рукава, – это слишком далеко зашло и давно уже перестало быть шуткой, в которую играют двое студентов. Хватит! Рассказывайте. Или забудьте о бароне Оуэне навсегда. Возможно, так будет даже лучше.

Запись восьмая О местах, не столь благопристойных

Разговаривать со жрицами просто. Им не нужны слова и объяснения, им достаточно прикосновения. Но тогда ты лишаешься права выбирать, что сказать, а о чем умолчать. Рассказать о книгах, что нашел Крис, о яде и умолчать о прикосновении его губ… Попытаться умолчать и потерпеть поражение. Трудно сладить с собственными мыслями, трудно спрятать то, от чего внутри все переворачивается.

Серая убрала руку и ничего не сказала. Я не увидела в ее глазах порицания или негодования. Наверное, потому, что, читая чужую память, не только видишь события, а чувствуешь их вместе с тем, кого касаешься, не можешь изменить прожитый миг, но можешь прожить его заново.

Я сцепила дрожащие руки. Это был долгий «рассказ». Мы сидели в тускло освещенной гостиной маленького домика, что служил убежищем серой жрицы, но вряд ли мог сравниться с замком баронов Стентон. Гостиная размером меньше нашей старой кухни в Илистой Норе, узкий закопченный камин, мебель с красной обивкой, слишком громоздкая и помпезная для такой комнаты, дубовый стол, керосиновая лампа, увешанные картинами стены, старые, отстающие по углам обои. Тонущие во мраке портреты и несколько зернистых фотографий. История рода Криэ Стентон в лицах. Законченная история.

– Жрицам ведь не запрещено выходить замуж? – невпопад спросила я Аннабэль.

– Нет, – усмехнулась серая. – Так же, как и магам. Только желающие находятся очень редко. Даже самому преданному и любящему мужчине может понравиться другая женщина, просто понравиться, ничего больше. – Она пожала плечами. – Даже самый покладистый муж иногда выходит из себя, иногда допускает мысль, что жена поправилась или подурнела. Тысяча мелочей, обычно скрытых от глаз. Я все это увижу, стоит мне за ужином коснуться его руки.

– Это тяжело. – Я согласно кивнула. – Зато брак будет честным.

– Это невозможно. – Она встала. – Брак – это не честность, брак – это не любовь, чтобы вы там себе, Ивидель, ни воображали. Брак – это уступки и куча лжи во имя спокойствия другого. Поэтому я предпочитаю жить одна. И – здесь.

– А как же, – я обвела рукой портреты, – состояние рода?

– Исчезло. – Бывшая баронесса зажгла еще одну лампу, темные тени пробежали по портретам. – То, что не растащили приказчики после смерти отца, отошло Отречению после моего поступления. – Она горько ухмыльнулась. – Останешься сегодня здесь? Или гостевая спальня моего скромного домика недостаточно хороша для графини?

– Это было грубо, – ответила я.

– Грубо. – Она вздохнула. – Знала бы ты, сколько старых знакомых, уверявших в вечной дружбе, пока отец был жив, сбежали отсюда, словно из чумного барака. Тяжелый был день.

– Он еще не закончился. – Я отвернулась от портрета, с которого на меня хитро смотрел полный мужчина с пышными пшеничными усами. – Вы обещали помочь, если я все расскажу. У барона нет времени, понимаете?

– Понимаю. – Она склонила голову, взяла со стола лист тонкого пергамента и перо.

Жрица писала быстро и уверенно, буквы наскакивали одна на другую, словно торопились. Я не разобрала ни слова, а подойти и заглянуть через плечо не позволяло воспитание. Чертово воспитание – невидимые нити, что опутывают нас с рождения, нити, за которые дергают окружающие, и ты, словно марионетка, послушно пляшешь, повинуясь их движению. Как же я потом сожалела, что не заглянула в письмо, хотя бы мельком…