Табельный выстрел

— Выродки к воротам записку прилепили, — сказал Абдулов, продемонстрировав стандартный лист бумаги с угрожающей надписью. — Мол, бойтесь нас, люди. Смерть иноверцам.

С подачи москвичей еще не установленных фигурантов по делу начали именовать выродками, каковыми они наверняка являлись.

— Какой-то детский ход, — заметил Поливанов. — Помню, сразу после войны мальчишки в Москве баловалась. В 1946 году директор Мосторга стал получать угрозы на тетрадных листах, подписанные «Черная кошка». Меня тогда привлекали — мы засаду организовали и словили семиклассников. Они объявили, что из обостренного чувства социальной справедливости боролись с ворюгой, который в тылу отсиживался, когда их отцы воевали. Примерно тогда же МУР поймал шайку, которая на краже на улице Усачева оставила идиотскую надпись: «Взяла черная кошка». Потом еще одна шайка совершила разбой на улице Карягина с такой же записочкой. Хотя всех их взяли в течение нескольких суток, по Москве поползли слухи один глупее другого про каких-то замаскированных королей преступного мира, прикрывающихся этим псевдонимом. И пошло-поехало. Что ни кража, обязательно черную кошку рисовали. Такая мода пошла. Чаще безнадзорные подростки и мелкая уголовная шушера так развлекались. Но на мокрухах куда более серьезные люди работают.

— А может, подростки и оторвались, — предположил Ганичев. — Они бывают куда жестче взрослых. Вон в молодежных колониях какие нравы изуверские царят.

— Ой, не надо, я с вас смеюсь, — отмахнулся Маслов. — Чтобы пацан стоял и жрал апельсин, когда шестерых человек режут и душат? Конечно, может такое присниться. Но с очень большим трудом. У шпаны ведь на первом месте задор, нервы, показуха. А тут мы видим хладнокровное, хорошо продуманное душегубство.

— И на черта тогда это эпистолярное послание было оставлять? — недоуменно произнес Ганичев.

— Может, решили со следа так сбить, — выдал версию Абдулов.

— С какого? — недоумевающе спросил Поливанов. — Чтобы подумали, что черносотенцы опять в России завелись? У нас за национальность уже давно не убивают. Ну, скажут сгоряча — еврей жадный или татарин хитрый. На кухне под рюмочку про засилье чье-нибудь поговорят… Но убивать… Звучит как абсурд…

— Темна душа простого урки, — покачал головой Маслов.

— Чекисты сейчас эту версию, как бульдозером, роют, — сказал Абдулов. — Говорят, за прошлый год в СССР около ста пятидесяти преступлений на национальной почве…

— Бывает, — кивнул Ганичев. — Месяц назад в Дагестане в Хасавюрте чечены изнасиловали лакскую девушку. Так битвы были у лакцев и чеченов по семьсот человек с каждой стороны.

— По бумаге что? По отпечаткам? Что графологи говорят? — начал сыпать вопросами Поливанов.

— Бумага стандартная, во всех магазинах города продается тоннами, — отвечал Абдулов. — Ручка обычная, чернильная. Лист был сложен вчетверо, значит, принесли его с собой. Графологи говорят, что, судя по всему, писали левой рукой, дабы затруднить идентификацию.

— А они идентифицируют? — спросил Ганичев.

— Говорят, что это возможно.

— Ну, тогда нужно все объяснения собственноручные, явки с повинной, заявления у контингента проверять, — заявил Поливанов.

— Делаем. Знаете же, насколько сложные эти экспертизы. Сколько времени требуют.

— Сколько графологов есть? — поинтересовался Поливанов.

— На область человек пять. Все дела отложили, в основном хозяйственные. ОБХСС вон изнылся.

— Мало, — досадливо отметил Поливанов. — Перед Сидоровым поставлю вопрос об откомандировании графологов из других областей.

— Если сможете, спасибо скажем, — кивнул Абдулов.

— А вы понимаете, Сергей, что это путь, который наверняка приведет к преступникам, — сказал Поливанов. — Через день, месяц, год. Но графолог скажет — это письмо исполнено рукой такого-то.

— Это если мы за год ничего не сделаем.

— А всякое бывает. Если оперская удача не улыбнулась, можно и год кругами ходить. А сверкнет улыбкой — и вот ты уже в наручники злодея заковываешь.

— Ни убавить, ни прибавить… Но мы их раньше найдем… Эх, представляю, как мы их будем, гадов, брать, — сжал кулак Абдулов.

— Брать или не брать — любимый штамп наших детективов, — хмыкнул Поливанов.

— Да, сказки у нас снимать умеют. Гражданин, пройдемте, на «вы» и с политесом, — кивнул Ганичев.

— Ну а мое первое задержание так и было. С политесом и расшаркиваньем, — хмыкнул Поливанов.

— Ну-ка. Эту животрепещущую историю вы еще не рассказывали, босс, — Маслов в прошлом году всеми правдами и неправдами через потерпевшего по одному делу ответственного сотрудника Госкино достал абонемент на третий Московский международный кинофестиваль, тот самый, где Большой приз взял фильм итальянского кинорежиссера Федерико Феллини «Восемь с половиной». И теперь старший оперуполномоченный считал себя большим специалистом в мировом кино. Заодно нахватался всяких заморских словечек. Так, Поливанова на американский манер называл не иначе как боссом, не прислушиваясь к возражениям, что это социально чуждо.