Табия

Вволю потерзав себя по поводу страны, Гарри, наконец, задумался и о собственной судьбе. Разумеется, поместив его в тюрьму, Дамблдор распорядился, чтобы с ним обращались не как с пленником, относились с уважением и пропускали всех визитёров в любое время. Но что будет, когда всё уляжется и он вспомнит о нём? Гарри не представлял. Он прокручивал в голове самые разные варианты, каждый раз спрашивал об этом Снейпа и в итоге понял, что от старика теперь можно ждать чего угодно. В лучшем случае на него наденут магические браслеты, которые невозможно будет снять, и отправят в маггловский мир или какую-нибудь глушь — он был уверен, что Дамблдор не позволит ему жить в Британии, как раньше. В худшем… Об этом он старался не думать, всё ещё надеялся, что старик не может поступить с ним настолько подло и жестоко. Хотя и этот «лучший», придуманный им вариант, сам по себе был чудовищен. Как-то раз Гарри заикнулся Снейпу, что Дамблдор не посмеет сгноить чёрти куда Победителя Волдеморта. На что Снейп долго смеялся, а на следующий день принёс ему свежий выпуск «Ежедневного пророка», в котором рассказывалось о захвате поместья. Гарри несколько раз тупо перечитывал сухую строчку «Советник Министра Лорд Волдеморт был убит, Пожиратели смерти взяты в плен» безо всяких имён и подробностей. В тот момент он понял две вещи. Во-первых, «Пророк» вновь был под тщательным контролем правительства, теперь уже во главе с Дамблдором. Во-вторых, по большему счёту, всё в стране осталось, как и было: снова обман, снова манипуляции людьми. Только на этот раз в кресле Министра сидел другой человек. Больше не изменилось ничего.

С тех пор Гарри старался поменьше думать обо всём этом и о своей судьбе в частности, но всё чаще вспоминал о друзьях, тех, которых оставил в штабе. Дамблдор, конечно, приказал пускать к нему всех визитёров, но приходил только Снейп. Гарри надеялся, что хоть раз его навестит хотя бы Гермиона, но его удивлению не было предела, когда дверь камеры однажды распахнулась, и на пороге появился Рон.

Разговор у них тогда вышел недолгий и вялый, наполненный тягостными неловкими паузами. Рон извинился за всё, пытался приободрить, Гарри тоже попросил прощения. А когда спросил, где Гермиона, близнецы, Сириус и Люпин, тот принялся мямлить что-то невразумительное о том, что они все ужасно заняты и навестят его, как только смогут. И Гарри понял, что после его ареста Дамблдору вновь удалось вселить в его друзей страх и недоверие к нему. Возможно, рано или поздно они поймут, что для них он не опасен, но случится это не в ближайшее время.

В течение нескольких дней после визита Рона Гарри сильно переживал из-за этого, однако вскоре успокоился. Но как только он решил махнуть на всё, что узнал, рукой, и не думать о Дамблдоре, стране и Пожирателях, в голову тут же полезли совершенно другие мысли, куда более тягостные, болезненные и мучительные.

Его вновь стали посещать сны, странные, мрачные, иногда нечёткие, а иногда почти осязаемые, томные, порочные. Почти каждую ночь он просыпался в липком поту, подолгу лежал в кровати, боясь сомкнуть глаза. Бледное лицо Риддла преследовало его поначалу лишь в ночных кошмарах, потом он начал видеть его и днём: в каменной кладке камеры, в утренней солнечной пыли, в складках одеяла. Он слышал голос, то невыносимо далеко, то совсем близко, над самым ухом, но никогда не мог разобрать слов. К концу третьей недели Гарри понял, что по-настоящему сходит с ума.

Сцена на площадке сама собой вставала перед глазами, он будто со стороны слышал свой тихий, но твёрдый голос, произносящий всего два слова. Видел, как падает замертво Риддл, зажмуривался, чтобы отогнать от себя дикую картинку, но она лезла в голову слишком настойчиво. Умом Гарри понимал, что сделал всё верно, так должно было быть, он хотел убить Риддла, иначе бы ничего не получилось. И убил. Он знал, что поступил совершенно правильно, не давая себе времени на раздумья тогда, после разговора с Дамблдором через магическое зеркало. Если бы он остановился и засомневался хоть на минуту, сейчас сидел бы и спокойно пил коньяк в кабинете Риддла. Но на тот момент он заставил себя не думать совершенно ни о чём. И теперь мысли вторгались в голову с такой силой, что их уже невозможно было отогнать. Всё, что Гарри теперь мог делать, это лежать по ночам, вцепившись зубами в подушку и беззвучно всхлипывать, давясь редкими слезами, которых уже почти не осталось. Только теперь, по прошествии времени, он окончательно понял, что натворил.