Таблетка

Или пустыня. Тоже не то. Это песок, ветра, белая верблюдица везёт Пророка, мир Ему, из Мекки в Медину или из Медины в Мекку, в общем, везёт Пророка, а с Ним спасение человечеству.

Может, плохо, что земля пуста, но пустое нужно, потому что пустое – это то, что может вместить. Но и пустое у каждого своё.

Для китайца весь мир – пустота. Дольче с габаной ли на штаны пошитые в подвале наклеить, с «тойоты» ли дизайн одноразового автомобиля слизать – нет ничего святого. Все есть пустота, и пустота – это дао. Пустота – внутренняя сущность вещей. А любая форма – это только наклейка на пустоте, предопределяющая восприятие для наших обманчивых чувств. И какой тут может быть копирайт, какая в жопу защита товарных знаков?

Для араба весь мир пустыня. И похер ему, что здесь вообще-то живут люди, которые понастроили города и проложили дороги, имеют то, что они считают цивилизацией и культурой. Все дикари, язычники, а араб один едет, красивый, на белой верблюдице, с мешком нефтеденег в одной руке и автоматом Калашникова в другой, везёт учение Пророка, мир Ему, либо спасительную смерть, на выбор, блуждающим во тьме неверным.

Европеец, тот пустоты не любит. Он её застроит, разметит, поделит, занесёт в кадастры, и глядишь – вроде уже и не пустота! Хотя пустота ведь. Всё равно пустота.

Ну а русский, тот, если где живёт, значит, там пустошь. Пустошь – естественный ландшафт российского народа. И любой иной ландшафт скоро под ним превращается в любезную сердцу пустошь. Даже в квартире можно такую пустошь устроить.

Потому что сидя на пустоши так натурально получается размышлять о тщете.

Вот они, обломки империй, былая слава царств, а теперь что? Тщета! Из пустоши вышли, в пустошь войдём, пустые изнутри и снаружи.

Тут, казалось бы, надо задуматься об освобождении из пут материального мира, но для этого нужна пустота. А на пустоши сидя думаешь: что все пути? Ходили многие да посрывались, упали в пропасть. Та же тщета!

А «если в пропасть не пасть, всё равно – умирать от отравы»1

Илья Кормильцев («Наутилус Помпилиус», песня «Бриллиантовые дороги»).

И наливает себе отраву в стакан. Всё есть путь, всё дао, вот и стакан – дао по-русски. И пьёт отраву. И мнит себя бредущим по бриллиантовым дорогам, а потом срывающимся в чёрную пропасть.

Говорят, что это и есть особый русский путь. Русский путь к Богу. Через пустошь…

И правда. Ведь любая дорога ведёт к Богу.

Максимус вспомнил изречение то ли Блаватской, то ли Рериха, которое они, может быть, выдавали за перевод стиха из Упанишад или чего-то вроде: все горные дороги ведут к Богу, обитающему на вершинах.

Римляне думали, что все дороги ведут в Рим.

А Бхактиведанта Свами говорил своим ученикам, что если они сядут на поезд в Калькутту, то никак не смогут приехать в Бомбей.

Это смешно и верно. Но, пожалуй, и другое правда: любая дорога ведёт к Богу.

Вот только ходить по ней можно в обе стороны.

Семипятницкий ехал медленно, жалея подвеску автомобиля, которой действительно грозила опасность на дороге, испещрённой рытвинами и ухабами. Миновал развилку с круглосуточным рыбным рынком, кафе, гостиницей и постом ГИБДД, взял вправо и встал на дорогу к Старой Ладоге. Когда он добрался до села, было уже темно.

Белые ночи ещё не лишились своих календарных прав, солнце садилось поздно, и долго воздух был светлым, белёсым, когда часы уже означали тёмное время суток. Но в это странное время темнота наставала вдруг, негаданно. Темень словно накрывала мир плотным беззвёздным колпаком и была тем чернее, чем скорее исчезала снова, в зарницах раннего утра.

Максимус проехал по селу, растянувшемуся вдоль по руслу реки Волхов, по правому берегу. Остановился у гостиницы на маленькой площади. Площадь была безлюдна. Припарковав автомобиль, Мак-симус вошёл в тёмную дверь и поднялся на второй этаж по лестнице с резными перилами. Дверь в гостиницу была закрыта, и Максимус вызвал дежурную, коротко нажав на звонок.

От дежурной он узнал, что номер стоит полторы тысячи рублей, но свободных мест нет. Комнаты бронируют за месяц: много приезжих, туристов и паломников к монастырю и церквам Старой Ладоги.

Семипятницкий поехал дальше, до самого окончания села, где развернулся и направился вспять. Свернув на одну из второстепенных дорог, он добрался до монастыря. Монастырь был закрыт и тёмен. Перед воротами – удобная заасфальтированная парковка на несколько десятков мест. Пара легковых автомобилей спала в ночи, около третьего толклись молодые люди: динамики оглашали округу песней про девочку-студентку, сладкую конфетку, нарушая духовное благолепие. Плюнув в сердцах, Максимус поехал ещё дальше назад, к въезду в село.