Таблетка полиглота. Как изучать иностранные языки

Понятна ли эта формулировка? Человек, не имеющий предварительной педагогической подготовки, вряд ли сможет понять, о чем идет речь. Здесь, вероятно, нужен краткий методический экскурс. Действительно, словосочетание «языковая личность» стало в последние годы одним из основных понятий в лингвистике и методике обучения иностранным языкам. Языковую личность определяют в специализированной литературе как «многослойный и многокомпонентный набор языковых способностей, умений, готовностей к осуществлению речевых поступков, которые классифицируются по видам речевой деятельности (аудирование, говорение, чтение, письмо)». Иными словами, поясняют ученые, «языковая личность есть личность, выраженная в языке (текстах) через язык, есть личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств».

В том случае, когда «языковая личность» начинает изъясняться на иностранном языке, она становится уже «вторичной языковой личностью», которая определяется как «совокупность способностей человека к иноязычному общению на межкультурном уровне, под которым понимается адекватное взаимодействие с представителями других культур».

Что можно сказать по этому поводу? Пожалуй, пару соображений.

Во-первых, формулировка «Цель обучения иностранному языку – формирование черт вторичной языковой личности, то есть совокупности способностей человека к иноязычному общению на межкультурном уровне, под которым понимается адекватное взаимодействие с представителями других культур, явно не отвечает требованию четкости и конкретности цели. Она не понятна, не измерима и вследствие этого не достижима. Человек, приступающий к изучению нового для себя языка, не сможет использовать такую формулировку цели как практическое руководство к действию; она не более вразумительна, чем инструкция «Пойди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что». Поэтому не стоит даже пытаться глубоко вдумываться в смысл этого пассажа, по большому счету, реального смысла в нем нет, а вопрос о цели обучения иностранному языку в подобной формулировке остается без ответа.

Вообще, такой стиль изложения выдает в авторе данного определения типичного представителя отечественной академической науки, который по мере возрастания академических званий полностью отрывается от действительности и от адекватного понимания того, что и для кого он пишет.

Мода современных ученых пользоваться даже в самых безобидных ситуациях подчеркнуто научным языком приобретает сегодня размеры эпидемии. Подобный «высоконаучный» стиль изложения призван обычно, с одной стороны, замаскировать малозначительность предмета исследования, а с другой – писательские недочеты собственно автора.

Другой психологический источник тяги к наукообразности состоит в остром комплексе неполноценности, развившемся в ХХ веке у представителей гуманитарных научных дисциплин по отношению к естественнонаучным и техническим специальностям. Очевидно, что в ХХ веке рентабельность и финансовая привлекательность прикладной науки, связанной с материальным производством, стремительно выросла, а гуманитарной – столь же стремительно упала. Поэтому многим гуманитариям хочется хотя бы в мечтах и на уровне терминологии иметь право на сопричастность «настоящей» науке, подкрепленной математическими выкладками и денежным благополучием. Их манит образ ученых из Кремниевой долины, проводящих свой рабочий день в белых халатах в окружении компьютеров и дорогой аппаратуры и получающих за свои исследования деньги, доступные в России преимущественно в сфере организованной преступности. Как сказал однажды знакомый доктор филологических наук: «Это не то, что мы свои диссертации на кухне созидаем».

Но что же в итоге можно считать целью обучения? Первый ответ, который ассоциативно приходит на ум, – знания, получение знаний. Сложно оспаривать такую точку зрения, у нас ведь даже первое сентября называется Днем знаний. Но все же довольно часто обращалось внимание на то, что есть здесь одна психологическая ловушка на уровне терминологии. Ассоциативно привязывая слово знание к цели обучения, мы невольно начинаем представлять себе учебный процесс в виде такой картинки: сидит ученик, обложенный стопками учебников и энциклопедий, читает их и выписывает наиболее полезные мысли в конспект. Происходит это обычно в тишине читального зла библиотеки. И такое представление начинает ассоциативно доминировать в нашем воображении.

Но что такое «знание» в привычном обиходном смысле слова? Например, есть знание о том, как в языке образуется форма прошедшего времени. Знание это сформулировано в виде грамматического правила. Однако маловероятно, чтобы кому-то когда-то (кроме как на уроке) пришлось бы делиться этим знанием с окружающими в виде рассказа о том, как именно это делается. Иными словами, теоретических знаний для практической жизни мало, да и выветриваются они быстро.