Таблетки от пуль (сборник)

Степан вздохнул и посмотрел на вазу. «Запьёшь тут… Вся зарплата на хрусталь уходит. Сколько же ей ещё хрусталя надо? И что будет, если всё в квартире станет хрустальным?» Степан представит себе хрустальные полы, не поскользнуться на которых нельзя, хрустальные простыни и подушки, внутренне плюнул и посмотрел на вазу. «Или это у неё от хрустальных башмачков Золушки? — мелькнула мысль, — Все принца ищет? Неудовлетворённая романтика…»

То ли свет падал на вазу таким образом, то ли по какой другой причине, только светилась ваза изнутри неярким темноватым светом, как будто хрусталь был с чернинкой. Но если особенно не присматриваться, этого можно было и не заметить. Почему чёрный? Обыкновенная хрустальная ваза… Может, внутри пыль осела. Надо сказать, пусть протрёт.

Люся достала из серванта несколько рюмочек и вазочек.

— Посмотри, как они чудно гармонируют! — восторгнулась она, — как будто из одного гарнитура! — и умчалась на кухню.

Степан молчал. Да и что он мог сказать — даже если бы она была тут? Говорил уже не раз. И всё без толку. И куда смотрел раньше? Да нет, не была она такой…

«Хрусталь, всюду хрусталь, — снова подумал он, — скоро сам зазвенишь. Рюмки хрустальные, люстра… Хорошо хоть стёкла в окне не хрустальные».

Он посмотрел на люстру. С люстрой что-то творилось. Именно шевеление над головой и заметил Степан, подумав о люстре.

Хрустальные подвески тысячной люстры вытянулись в сторону новой вазы, как бы притягиваясь ею. «Рыбак рыбака видит издалека, ворон ворону глаз не выклюет, — пронеслось в голове у Степана. — Магнитит, что ли?»

Со стола пронесся тихий звон. Степан мигом взглянул туда. Ближайшая рюмочка, придвинувшись, уткнулась в бок вазы. Ещё мгновение — и она с тем же лёгким звоном распалась на несколько кусков и исчезла, поглощённая вазой. Ваза в этот момент озарилась слабой вспышкой, после которой как будто ещё сильнее сгустилась тьма в глубине вазы. И тьма как будто начала покидать пределы вазы.

Степан сидел и удивлялся своему безразличию. Ему почему-то было всё равно — как будто так и должно быть. Его не волновало, что все силуэты предметов сильно исказились: вещи тянулись к вазе. Выпучился бок полированной стенки, угол телевизора длинно заострился и уже почти достигал края вазы. Исчезал, тая, рисунок ковра: шерстинки, слетая стайками мелких мошек, устремлялись в вазе и исчезали в ней.

И внутри себя Степан ощущал пустоту. Пустота, всё увеличиваясь и разрастаясь, занимала место Степановой души. «Кому и зачем это нужно? — думал Степан, — Работали, покупали. Были бы дети — может, переколотили бы это хрустальное царство».

В комнату, привлеченная незнакомым шумом, вбежала Люся, ахнула, всплеснула руками, кинулась к вазе… нет, её притянуло к ней, тоже сильно исказив и деформировав, поднимая в воздух. А ваза стояла на столе, всё больше чернея и распространяя вокруг себя всплески тёмного света — когда в неё что-нибудь попадало.

Исказились стены комнаты, пол и потолок, замыкаясь в одной точке — горловине вазы. И Степана неудержимо потянуло вместе с диваном в медленно наливающийся чернотой сгусток мрака.

Чёрная дыра разрасталась. 

Поговори со мной

Питера Ричи разбудили несмолкаемые вопли немытых тарелок. Они лежали в раковине мойки и орали так, что звенело в ушах. С вечера он их не слышал — голова шумела от выпитого, играла громкая музыка — словом, вечеринка удалась на славу. Но почему он остался один? Впрочем, это проскользнуло мимо памяти. Что сгружал тарелки в мойку — помнит, а всё остальное…

Тарелки вопили хором, иногда попадая в унисон. Питер лежал в постели и размышлял: не включить ли и сейчас музыку, чтобы заглушить их? — но едва представил, что придется встать, подойти к проигрывателю, достать пластинку… как решил полежать ещё немного и потерпеть. Но тут кровать ласково шепнула на ухо: «Пора вставать, хозяин, уже семь часов».

Питер сразу поднялся, понимая, что иначе кровать просто-напросто сбросит его с себя, брюзжа: «Разлёгся, лежебока, добрые люди давно встали…» и принялся терпеливо застилать её, сожалея, что нет у него ещё пары рук, чтобы заткнуть уши и не слышать нескончаемых воплей тарелок, а заодно и увещеваний кровати: «Аккуратнее, хозяин, здесь складочку надо расправить, вот так…»

Когда кровать угомонилась, пожелав Питеру спокойного дня, Питер пришел-таки на кухню, где тарелки, казалось, начали хрипеть и задыхаться.

«Как хорошо было с программируемыми тарелками, — размышлял Питер, — поставишь «8 часов» — и спи. А эти…»

Чуть еда начинала подсыхать, или в ней начинались необратимые изменения, тарелки, уловив чувствительными датчиками, начинали вопить, словно обмочившиеся младенцы, напоминая людям, что их необходимо вымыть.

«Или хоть бы мойка была автоматическая, — мечтал Питер, — как в книгах про старину пишут!.. Положил тарелки — вжик! — чистые. Говорят, нельзя так, люди совсем обленятся, в обезьян превратятся… Превратишься тут: диски на проигрывателе и те вручную переворачивать приходится!»

Питер вздохнул.

— Ну, чего вам надо? — наклонился он над раковиной. — Сейчас вымою.