Лоринков увидел заброшенные поля и разрушенные города. Обесчещенных девочек и рабов, закопанных в Подмосковье тайком и без крестов. Пятиэтажные дома с золочеными крышами в «Зеленой зоне». Умерших от голода стариков. Банды беспризорников. Самоубийц в заброшенных деревнях, которые месяцами висели в пустых домах, пока осмелевшие собаки не объедали стопы.
Лоринков, наконец, увидел разруху и горе, среди которых жил.
После этого монстры приняли обличье депутатов молдавского парламента, и, облизываясь и рыча, стали тянуть к человеку свои оскаленные пасти. Лоринков, чудом вырвавшись из лап чудовищ, прыгнул в кусты, и, обдирая лицо и тело, побежал. Сердце его стучало, холодный воздух бил в лицо, шум погони становился все ближе. Бабочка порхала над ним, отчего–то молча даже в мыслях.
Мать–кукуруза, — взмолился Лоринков.
Но ведь ты сам все это заслужил, не так ли? — спросила бабочка.
Как и всякий молдаванин, который…
Не слишком ли прямолинейный… — просипел Лоринков.
Урок… — прохрипел он и остановился.
Из леса он выбежал на крутой спуск над Днестром. Широкая река с островками посередине, не оставляла никаких сомнений. Он на севере Молдавии… Днестр катил свои свинцовые воды и Мать–кукуруза сказала до боли знакомую фразу:
Мне легче убить цыпленка, чем человека.
Что? — спросил Лоринков, у которого из носа потекла кровь.
Прыгай! — сказала Мать–кукуруза.
Ищи Дюжину! — сказала она.
Лоринков оглянулся. Монстры были на расстоянии вытянутой руки. Он зажмурился и прыгнул прямо с обрыва. Метров двадцать, разобьюсь, подумал он. Ледяная, не всплыву, подумал он, уходя камнем после прыжка с такой большой высоты. Водовороты, не выплыву, подумал Лоринков, чувствуя, как его закружило и потащило.
После всплеска круги разошлись по воде, и ушли вниз по течению.
И север Молдавии вновь стал суров и заброшен.
И птицы продолжили парить над меловыми холмами.
И Днестр катил свои свинцовые воды.
А Лоринков так и не выплыл.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
… три, два, один, эфир! — кричат откуда–то сзади.
В лицо вспыхивает яркий фонарь, целый прожектор. Но мне, к счастью, все равно, потому что я в темных очках. Не самого модного фасона, то есть, не как у Джеймса Бонда в последней серии, ну, там где у него была негритянка. Но и не самого отстойного, как у Бонда, когда его еще играл старик Коннери. Скажем, на моем лице — золотая середина. Такие очки, к тому же, прикрывают не только глаза, но и часть лица. Напротив меня покашливают, и я обращаю, наконец, внимание на своего собеседника.
Чего вы хотите? — спрашивает он.
Это неправильный вопрос, — отвечаю я.
Позвольте мне самому решать, какие вопросы я стану задавать, — сухо говорит он.
Разумеется, — вежливо говорю я.
Я ведь не сказал, что не позволю вам задавать какие–либо вопросы, — добавляю я.
Я просто довожу до вашего сведения, что они неправильные, — довожу я до его сведения, что его вопросы неправильные.
У вас странная манера разговаривать, — берет он себя левой рукой за подбородок.
У вас странная манера брать себя во время разговора за подбородок, — говорю я.
И все же, — смеется он, — у вас странная манера разговаривать…
Я вычитал ее в современных романах, — улыбаюсь я.
Будто гвозди вколачиваю, — ухмыляюсь я.
Будто, — вколачиваю я первый.
Гвозди, — вколачиваю второй.
Вколачиваю, — вколачиваю я третий.
Что–то мне это напоминает, — говорит он, все еще держа себя за подбородок.
Вся американская классика, начиная с 20 века, — говорю я.
Ну, а до 20 века у вас ее, классики, и не было, — добавляю я.
Для террориста вы чрезвычайно начитанный человек, — говорит он.
Это неправильное утверждение, — мягко говорю я.
И все же, — спрашивает он.
Чего же вы хотите? — добавляет он, хотя этот вопрос и так понятен.
Более того. Я склонен полагать, что это вообще единственное, что интересует моего собеседника в жилетке. Да и не только его. Весь мир. Ну, что же. Очень скоро мы дадим понять, чего именно хотим. Пока же я улыбаюсь, чувствуя, как губы слегка подрагивают — все–таки публичные выступления это не мое, — и киваю.
Так чего вы хотите? — принимает он кивок за разрешение задавать вопросы дальше.
Это неправильный вопрос, — деликатно напоминаю я.