Табу на вожделение. Мечта профессора

— Быть может, ты считаешь себя особенной, Попова? — бесновался Каримов, самозабвенно отчитывая девушку. — Поэтому позволяешь себе заявиться ко мне на пару спустя целых двадцать пять минут после звонка?

Серп насквозь прожигал ее холодным, но полыхающим от гнева взглядом.

И смотрел при этом так, будто собирался всю душу из нее вытрясти.

Причем на глазах у всей аудитории. У всей ее притихшей группы.

Естественно, особенной Юля себя никогда не считала.

Она просто проспала. Сказывалась усталость и хроническое недосыпание.

Ее организм функционировал на пределе возможного. И как итог — на этой неделе Попова приходила с опозданием почти на все первые пары.

К сожалению, именно на лекцию Каримова она припозднилась основательно. Умом понимала, что виновата, но ничего с собой поделать не могла.

— Думаешь, должность старосты развязывает тебе руки и освобождает от ответственности? — прогромыхал Серп. — Думаешь, теперь тебе можно все?

«Нет! Я думаю, что ты козел! Редкостный козел! Неужели нельзя было высказать мне все это без свидетелей? Обязательно тыкать меня носом в дерьмо на публике? Сволочь! Ненавижу тебя! Слышишь, гад? Ненавижу!»

Понимая, что просто так Каримов от нее не отстанет, а если она надумает оправдываться и дерзить — сурово накажет, девушка сдавленно пискнула:

— Простите! Я не…

— Не надо мне здесь ресничками хлопать и святую невинность из себя изображать, Попова! — строго перебил ее мужчина. — Отвечай четко на мой вопрос!

Она прямо почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Побледнев до состояния мела, Юля нервно сцепила пальцы в замок и тихо отозвалась:

— Конечно, нет. Извините, Марат Евгеньевич.

Взгляд глаза в глаза. Его — убийственный, парализующий, тяжелый.

Ее — презрительный, осуждающий, обиженный.

Судорожный вдох. Рваный выдох. Его.

Серп будто пытался таким образом взять себя в руки.

Успокоиться. Но выходило у преподавателя… хреново, судя по всему.

Однако следующую фразу он произнес гораздо спокойнее.

— Так за что именно я должен тебя… извинить?

«Подчинись! — прочла в непроглядной тьме его глаз. — Не перечь!»

— За опоздание, — предавая себя, потупила взор.

«И за одно лишь свое существование, которое вас так сильно… бесит! Уф!»

Помощь пришла оттуда, откуда не ждали. Внимание Каримова внезапно переключилось на Ирину Синицыну, которая возмущенно воскликнула:

— Трусы? Какие еще трусы?

В аудитории воцарилась гробовая тишина.

Марат Евгеньевич жестом велел Юле вернуться на свое место.

И просить ее дважды не пришлось. Уже спустя пару секунд она бесшумно примостилась за столом, расположенным как раз по соседству с неразлучными подругами — Леной и Ириной.

— В чем дело, Синицына? — с особым участием поинтересовался Серп.

— Простите! Извините! — беззаботно хохотнула та. — Неправильно прочитала мамино сообщение! Имелось в виду… трУсы!

— Переписываешься на моих лекциях?

— Нет! Но… это же мама!

— И что?

— Как что? Если вы завалите меня экзамене, и я вылечу из ВУЗа, то именно на ее хрупкие плечи ляжет забота обо мне в ближайший год. Поэтому маму нельзя игнорировать!

Каримов добродушно рассмеялся, что случалось с ним нечасто.

Очевидно, тоже питал особые чувства к Синицыной. Прямо как Макаров.

— Весомый аргумент, Ирина! — прозвучало снисходительно. А затем как ни в чем не бывало он продолжил лекцию. — Так на чем мы остановились? Ах, да!

Юля нервно поерзала на стуле, ощутив легкий укол… ревности.

«Почему? Почему все относятся к ней с таким уважением? Чем я хуже?»

Внешне девушка старалась казаться спокойной. Но не внутри.

В ее душе извергался вулкан, испепеляя все на своем пути. И навязчивое желание расцарапать Каримову физиономию становилось нестерпимым.

«Зачем он так со мной? Постоянно отчитывает, как школьницу! Боже, так стыдно! И обидно! Очень обидно! Я не понимаю его! Не понимаю!»

В какой-то момент поток тягостных мыслей прекратился.

До слуха донесся приглушенный шепот все той же Синицыной:

— Колись давай! Чего такого сверхъестественного ты натворила?

Ирина странно действовала на людей. Располагающе. В ней чувствовался некий… внутренний стержень. И несгибаемая воля. Глядя в ее пронзительно-зеленые глаза, Попова вдруг ощутила острую потребность выговориться.