Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

У многих в домах видны телевизоры, пусть маленькие, старые, но они есть! А на двух крышах я даже замечаю спутниковые тарелки! Недаром Сакинка считается вполне зажиточными трущобами (если вообще возможно такое словосочетание). Есть и более обеспеченные семьи, но есть и те, кто живет похуже.

Много развешенной для сушки выстиранной одежды, даже будучи слегка выжатой, она легко высохнет за несколько часов пребывания на безжалостном солнце.

А вот солнце далеко не во всех домах, вернее, очень мало в каких, только в тех, что расположены выше остальных. В домах, куда доступ солнышку закрывают соседние постройки, просто темно, ведь постройки расположены так близко друг к другу, что кое-где небо видно наверху узкой бледно-голубой полоской.

Со мной после поездки с Радживом по Индии что-то случилось, я хоть не перестала ужасаться грязи или ощущать вонь, но как-то внутренне смирилась с этим. Индийцы радуются жизни, вопреки мнению европейцев, – это их жизнь, а потому мы не вправе их осуждать. И меня уже не ужасают горы мусора или ворона, теребящая возле стены утлого домишки дохлую крысу. Если хозяева не ужаснулись, какое мне дело?

Хотя долго наблюдать такие бытовые картинки не хочется…

Впрочем, идем мы недолго, я не успеваю изучить быт бедолаг из трущоб, зато успеваю окончательно запутаться и потерять ориентир. В обычных городах большинство улиц пересекаются под прямыми или почти прямыми углами, здесь же улиц как таковых нет, есть лишь проходы между домами – одни шире, другие уже. Улицы остались там, снаружи, – в трущобах это излишество, зачем ставить дома далеко друг от друга, если места мало? Потому и живут тысячи человек на крохотном пятачке. Семьи, в которых до десятка взрослых, не считая множества детей, ютятся в домиках, по площади не больше моей крохотной квартирки. Мелькает мысль о сексуальной жизни местного населения, как же они решают здесь этот вопрос?

Та часть Сакинки, в которой мы находимся, стоит на холме, потому водные потоки из-за проливных дождей жителям не грозят, все стекает вниз. Дома лепятся друг к другу так плотно, что даже став совсем ветхими, не упадут – соседи «поддержат». А смыкающиеся наверху крыши способствуют тени и приятной прохладе. Как сказал Раджив, во всем можно найти не только плохое, но и хорошее.

Но мы, наконец, на месте…

Кивнув на очередное покосившееся строение, вход в которое тоже закрывает кусок синего пластика вместо двери (в Мумбаи почему-то очень популярен именно такой пластик – плотный синий), мальчишка-провожатый протягивает руку за оплатой. Я прошу Сунила сказать, чтобы мальчик остался, поскольку обратно самостоятельно нам не выйти. Но таксист и без моих наставлений сообразил, он показывает провожатому еще одну купюру с объяснениями.

Наше появление, конечно, привлекло на пятачок всех окрестных обитателей. Вокруг мгновенно собирается приличная толпа. «Вокруг» определение неверное, просто из своих шатких сарайчиков, гордо именуемых домами, высовывают головы взрослые, в основном женщины, и дети.

Синяя пластиковая занавеска наконец отодвигается, на мгновение появляется женское лицо и тут же исчезает. Сунил что-то кричит начальственным тоном, потом обменивается мнением со стариком, сидящим на ящике в соседней халупе, дверь которой открыта, и громко произносит имя Мурти. В ответ занавеска отодвигается полностью и показывается крайне неопрятного вида мужчина, явно разбуженный, а потому особенно недовольный.

Я не объяснила Сунилу, кто такой Мурти, просто сказала, что семью этого человека мне нужно найти. Тот понял все буквально и почти трясет мужчину с требованием немедленно предоставить Асафа Мурти. Мужчина растерянно отбивается, отрицательно качая головой. Приходится останавливать Сунила и объяснять, что я представляю компанию, в которой Мурти работал охранником, он погиб в какой-то стычке с ворами, но компания осталась ему должна за работу.

Сунил смотрит на меня так, что становится понятно: больше всего он жалеет, что не выяснил заранее, какого черта мне понадобился обитатель трущоб, иначе вызвался бы сам доставить деньги, чтобы я не пачкала сандалии. Но теперь поздно, приходится объяснять ошалевшим от такого поворота событий родственникам, что я принесла деньги за погибшего Асафа.

Мужчина оживляется, объясняет, что он, дядя погибшего, давно подозревал, что с племянником что-то случилось, зовет сестру – мать Асафа, объясняет ситуацию ей. Понятно, что бедной женщине с трудом верится, что на свете есть люди, способные вот так принести чужие деньги вместо того, чтобы забрать их себе.