Тадзимас

Когда-то, еще в пору перестройки, в восемьдесят седьмом году, работая редактором в издательстве, я готовил большую книгу Волошина. Как мечтал я, чтобы она, очень вовремя, как я чувствовал, кстати, в нужный момент, со своей духовностью, благородством и светом, вышла!.. Мне уже приходилось рассказывать об этом.

Сам собой отыскался в бумажных моих завалах журнал «В мире книг». В нем моя публикация стихов Волошина и репродукции его акварелей, предваряемые небольшой моей статьей. Напечатано все это под рубрикой «Анонс». Я был хорошим редактором и стремился к тому, чтобы заинтересовать читателей готовящейся к изданию книгой. Вспоминаю, что подобную публикацию волошинских стихов, со вступительной статьей, сделал я в тот же отрезок перестроечного времени, в газете «Книжное обозрение». Но ее нет под рукой у меня. А журнал – есть. Моя статья была больше по объему, но ее редакция сократила. И назвали ее в журнале – «Возвращение „коктебельского отшельника“».

Прочитал я статью. Разумеется, никакое это не исследование, и не эссе, а просто – некий текст, предваряющий волошинскую публикацию, настраивающий читателей на восприятие стихов Волошина, текст, можно сказать, камертонный, определяющий дальнейшее звучание, всю ту музыку, что была в готовящейся волошинской книге.

В музыке этой – слышен был голос «коктебельского отшельника»:

– …Умный подход к современности весьма труден и очень редок. Необходимо осознание совершающегося. Нет ничего более трудного, как найти слова, формулирующие современность. Я могу быть только глубоко благодарен судьбе, которая удостоила меня жить, мыслить и писать в эти времена, нами переживаемые.

Помню, что готовил еще к публикации волошинскую поэму «Протопоп Аввакум» – только вот где? В конце концов, это и не столь важно. Куда важнее тот факт, что я всерьез тогда занимался Волошиным. Приятели мои даже выдали мне, для работы, имевшийся у них заграничный двухтомник Волошина, и я его изучал.

Я вспоминал Марию Степановну, вдову поэта, и прежние наши беседы с нею. И всеми силами души стремился к тому, чтобы возвращение «коктебельского отшельника» состоялось.

Все это так. Да только получилось, как могу я судить, за все прошедшие годы, когда перестройка сменилась как бы временем, а с ним началась в стране вывороченная, изнаночная неразбериха, смута и хаос, что возвращение Волошина получилось, увы, лишь частичным. До сих пор его собрание сочинений так и не издано. И дом его неуклонно разрушается. И многое, слишком уж многое изменилось в его Коктебеле, где все еще, несмотря на бредовые новшества, жив коктебельский дух.

Вот и ходит Волошин по берегу.

Вот и ходит по двору своему, по дому.

Все он видит – и все понимает.

И я, который обязан Волошину тем, что поселился здесь, в Коктебеле, сам стал таким же, как и он когда-то, отшельником, затворником, и все работаю и работаю здесь, вдалеке от безумия нынешнего междувременья, – и все вижу, и все стараюсь понять.

И не только понять, но и выразить это в слове.