Таэ эккейр!

– К… как это? – запинаясь, вымолвил Эннеари. Лицо его побледнело так внезапно и резко, как это бывает только у эльфов. Люди бледнеют по-другому. Пожалуй, никогда еще эльфийская природа Арьена не проявляла себя так выразительно. Даже когда его сломанные кости срастались за считанные часы, его инность не была столь явственной.

– А ты на руки свои посмотри, – посоветовал Лерметт.

Эннеари обратил растерянный взгляд на свои руки, которые двигались совершенно безотчетно, как нередко случается в минуты крайнего волнения – что у людей, что у эльфов. В руках Арьен вертел какую-то веревку – по всей вероятности, обрывок пут Лерметта. Пальцы эльфа безостановочно вывязывали посольский узел – затягивали, раздергивали, затягивали вновь…

– Понял теперь? – осведомился Лерметт. – Нет? Арьен, лэн найри-и-тале! – И почему только Лерметт произнес нетерпеливое повеление «подумай хорошенько» именно по-эльфийски? – То, что ты сейчас делаешь – ведь это тоже я!

Эннеари вскинул голову. Обрывок веревки выпал из задрожавших рук.

– Это тоже я, понимаешь? – настойчиво повторил Лерметт. – Ведь ты же от меня этому научился, верно?

Арьен надломленно кивнул.

– Всякий раз, когда тебе понадобится завязать посольский узел – это я рядом с тобой, даже если меня и нет, даже если я умер, все равно это я! И когда ноги себе ломать станешь – в том или ином смысле – когда примешь на себя боль, чтобы выбраться из ловушки, это тоже я! – Лерметт говорил с лихорадочной убежденностью, быстро и горячо. – И когда надумаешь себе смастерить, как собирался, воротник с припасом и пояс с секретом – это тоже я! И когда смиришь себя прежде, чем гневаться – тоже!

Эннеари пока еще не понимал… не совсем понимал – но лицо его осветилось жадной надеждой.

– Арьен, таэ эккейр – да как я могу умереть, пока ты жив, придурок! Куда я от тебя денусь, скажи на милость? Все, чему ты от меня научился, о чем спорил со мной, все, что мы друг другу сказали и еще скажем – ведь это я с тобой, пойми же. Уйти? Ха! Как бы не так. Мы не уходим от вас навеки – мы остаемся с вами навсегда.

Эннеари открыл было рот, но так и не смог ничего сказать. Губы его дрожали.

– Когда я умру, я просто останусь с тобой навсегда, только и всего, – тихо промолвил Лерметт. – И уже никуда не уйду. Ты всегда сможешь поговорить со мной – и тебе больше не придется меня искать или ждать. Я ведь буду рядом. А что ты моего ответа не услышишь – так всегда ли меня слышно теперь, пока я жив? Хотя… а кто сказал, что не услышишь? Я буду с тобой и в тебе, навсегда, насовсем… ты только прислушайся к самому себе повнимательней – разве я тебе не отвечу?

Ренган закрыл глаза, но слезы все равно струились из-под сомкнутых век. Лавелль… Свет и Тьма, как же неистово он негодовал на друга за то, что он смертен – а Лавелль только смеялся в ответ… выходит, не зря смеялся?

Когда эльфийский король вновь открыл глаза, Арьена и Лерметта в чаше уже не было. Там был только он сам. Так всегда бывает, если закрыть глаза или отвести взгляд от чаши во время видения. Ох, мальчики…

Одна слеза упала в чашу с почти беззвучным всплеском, и вода, повинуясь приказу, исходящему из глубин памяти, зазолотилась искристым вином – а потом золото начало медленно темнеть, наливаясь алой чернотой, и на поверхности горьковато-сладкого южного вина плеснулось совсем другое лицо.

– Лавелль?! – шепнули губы короля, и он утонул взглядом в чаше, веря и не веря, плача – и все-таки смеясь. – Лавелль?!

– Да здесь я, здесь, – безмолвно ответила темная глубина чаши. – А вот ты, интересно, где шлялся все эти годы?

ЛИНГВОЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА,

составленная с использованием материалов, собранных гномом Илмерраном из клана Магейр, доктором наук и почетным доктором наук Арамейльского Университета.

Эльф сказал бы, что любой язык подобен воде – текучей на земле, летучей в воздухе и твердой, когда настает холод. Мы, гномы, скорее уподобили бы языки кольцам с драгоценными камнями: каков доставшийся тебе камень, таким будет и перстень. Какой жизнью живут те или иные народы, на таком языке они и говорят – и если в их жизни или хотя бы в их воображении чего-то нет и вовсе, то и слова такого в их языке нет и быть не может. Если само слово «снег» живет в языке, значит, говорящие на нем люди хоть раз в своей жизни сподобились узреть сие чудо природы. А если же в край, где испокон веку зайцы не водились, вдруг попадет это милое животное, именоваться ему впредь предстоит длинноухой кошкой или чем-то в том же роде – ибо слово «заяц» местным жителям неведомо.

Главное различие в образе жизни эльфов, гномов и людей состоит в продолжительности этой самой жизни. Различие это, на первый взгляд не очень существенное, и делает наши языки такими разными.