Таэ эккейр!

Именно это Эннеари и чувствовал, когда два самых дорогих его сердцу существа схлестнулись в противоборстве. Он все никак не мог поверить, что схватка происходит нешуточная, что это всерьез и на самом деле — а когда понял, вмешаться в поединок так и не сумел. Ведь когда поединщики сшибаются мечом к мечу, и сталь сыплет свирепые искры, безоружному обезумевших бойцов не разнять. А Эннеари и был безоружен — потому что те, кто сражался, были ему не чужими. Как легко и просто разнять сражающихся, когда свару затеяли случайные знакомцы, а то и вовсе сторонние — хватаешь меч и разбрасываешь их по сторонам, не заботясь о том, кто из них подвернулся тебе под горячую руку. И как же тяжко, почти невозможно поднять оружие против своих — а что, если ранишь кого ненароком, желая спасти? А если насмерть? А если вдобавок выхода иного нет, и ранить нужно не случайно, а намеренно? Будь проклята минута, когда взяться за оружие необходимо — и невозможно! Когда сражаться гибельно, а не сражаться смертельно. Когда две ослепленные своей правотой правды бьются насмерть, и за которую ни встань, все едино ты низкий подлец. И от меньшего, бывало, сходили с ума. Чего ждешь? Давай же, выбирай между невозможным и немыслимым!

Нет, в этом поединке Эннеари был непоправимо, безнадежно безоружным — еще и потому, что он был и целью схватки, и полем боя. И Лерметт, отказавшись от сражения, оказал ему единственно оставшееся, хоть и беспощадное милосердие.

Вот только тяжесть от этого милосердия на душе совершенно неподъемная.

Эннеари не знал, долго ли он просидел на камне, глядя пустыми безразличными глазами в пустое безразличное небо. Рядом по-прежнему совещались вполголоса целители. Взгляд Эннеари бесцельно выхватывал то одно лицо, то другое — пока не натолкнулся на встречный взгляд, проницательный и ясный.

Илери! Конечно, в такой беде без нее не обойтись. Эннеари всегда гордился младшей сестрой — одной из лучших, несмотря на юные годы, целительниц Долины. Когда бы не потрясение, Эннеари сообразил, что уж кого-кого, а Илери кликнут на помощь в первую очередь. А сообразив, нашел бы в себе силы скрыться с ее глаз подальше. Старшего брата Илери знает насквозь — потому что любит... а вот видеть его оцепеневшим от ярости и стыда не любит. И пребывать в оцепенении не дозволит. Неважно, каким способом, но не дозволит, и все тут. Будет ли она браниться или сострадать... и еще неизвестно, что окажется для Эннеари более мучительно...

Торопливо махнув рукой остальным целителям — дескать, обождите меня — Илери подошла к брату почти вплотную. Эннеари устало посмотрел ей в глаза.

— Ты уже решил, что тебе теперь делать? — напрямик спросила Илери. И от этого простого вопроса давящая тяжесть исчезла, словно ее и не было никогда.

Все-таки Илери была одной из лучших целительниц. И самой лучшей на свете сестрой! Вовсе она не собиралась ни бранить Эннеари, ни жалеть. Она просто-напросто напомнила ему, что свершившееся хотя и невозвратимо — зато поправимо.

— Да, — твердо ответил Эннеари.

Стыд отхлынул, ярость улеглась совершенно — не потому, чтобы повод для нее исчез. Просто Илери права — а значит, времени у него нет яриться. Умница сестренка. Когда Эннеари все уладит, непременно надо будет их с Лерметтом познакомить. Быть того не может, чтобы эти двое не пришлись друг другу по душе. А уж тогда Илери наверняка поможет объяснить отцу — так объяснить, чтобы он понял, а не просто согласился. Илери замечательно умеет всем все объяснять. Или делать так, чтобы ее собеседник сам все себе объяснил. Вот как сейчас. Много ли она Эннеари сказала? Один-единственный вопрос задала, и только.

— Спасибо, — тихо добавил Эннеари.

Сестра окинула его испытующим взглядом.

— Вот теперь верю, — кивнула она, повернулась и ушла обратно к телеге, машинально накручивая на палец прядь волос — непреложный знак того, что поверила брату все-таки не до конца, но решила не обижать его лишним присмотром. И напрасно: Эннеари ей не солгал — да он и вообще практически не умел лгать. Он и в самом деле уже решил, что станет делать.