Утром, торопясь к намеченному месту, он решил сократить путь. Можно было пройти лишний километр и подняться к водоразделу по отлогой ложбине, но Моргунов, чувствуя силы и вдохновение, пошел напрямик, через сопку. Сопка была крутой, заросшей чащей молодого леса, с каменистыми осыпями и буреломом. Разрядив ружье, он орудовал им как палкой, помогая себе забраться на вершину. Как ни здоровы были Димкины легкие, но скоро он едва переводил дух. Осталось
— Рожа у него в окно не влезет, пасть во-о!— развел он на полметра руки.— Стоит и смеется и язык в сторону отвалил, чтобы не мешал в нутро меня проталкивать.
— Прямо-таки и смеется?
— Ну, не смеется, а эдак ехидно улыбается, мол, сейчас я тебя, голубчик, употреблю, давно, дескать, ожидаю.
— Ну, и ты что?
— Ну и обставил я его...— и пояснил на мой безмолвный вопрос:
— ...в беге с препятствиями, хоть у него и четыре лапы.
— И штаны на этих препятствиях оставил?
— Ага,— утвердительно сказал Димка, пуская колечки дыма.
— А чего ты икал — со страху, что ли?
— Не-е, это я запалился и воды холодной напился в ключе,— ответил он.
— А рычал чего?
— Медведя хотел изобразить...
Все это было бы смешно, если бы случилось не с нами... Охотниками мы оказались аховыми и, понимая это, не испытывали особого восторга от своих приключений. Мы молчали, думая об одном и том же: что же мы привезем домой после трехмесячной охоты?
— Давай-ка завтра вдвоем его прихватим,—предложил Димка.
— Кого?
— Медведя моего.
— Ас чем?
— Дробовик возьмешь,— кивнул он на пятизарядный браунинг,
Поразмыслив, я согласился.
Приход Сузева несколько изменил обстановку, но не изменил наших намерений. Он пришел затемно, изрядно нагруженный. В ответ на первые наши вопросы только хмыкал, вытягивая губы дудкой. В рюкзаке лежало мясо. Маленький Сузев убил большого кабана. Слушая его рассказ, мы испытывали и удовлетворение — хоть одному из нас повезло — и в то же время тайную зависть. Ведь мы были здоровее и выносливее его и глаза у нас были зоркими, но не мы, а он убил зверя. По словам Сузева, кабан был больше ста килограммов, и мы могли бы обойтись им одним, но наше самолюбие не допускало и мысли использовать чужой труд.
— Давай нам винтовку,— потребовал Димка.— Медведь не какой-то там кабан...
— А у тебя пули-то что снаряды,— ехидно сморщился Сузев, напоминая недавний разговор.
— А я что? Я ничего... Я шашки наголо и в атаку! Ты ему вот дай,— показал он на меня.
Винтовка Сузеву была не нужна, и я забрал ее. Вышли мы затемно, торопясь как можно раньше попасть к месту Димкиной встречи с медведем. Уже рассвело, когда мы добрались к подножию злополучной сопки и пошли по следам отступления моего друга. Как в кино с лентой, запущенной от конца на начало, наблюдал я за происходившими сутки назад событиями. Вот двухметровые прыжки зверолова оборвались перед огромным буреломом. Неужели он его перепрыгнул? Нет, он одолел его по-пластунски: нырнул под завал и, как крот, прополз под ним. На одном из сучков, как флаг капитуляции, болтался кусок штанины.
— Пригодится на заплаты,— стараясь скрыть смущение, сказал Моргунов, снимая улику позора.
Чем выше мы поднимались, тем длиннее становились вчерашние Димкины прыжки. Вот здесь он несся, как перепуганный олень, а вот и первый скачок после встречи.
Эх! Если бы Дмитрий Моргунов смог так же прыгнуть на Олимпийских играх— имел бы я именитого друга! Я посоветовал ему обратить внимание на свои задатки, и мы, переведя дух, принялись рассматривать медвежьи следы. Судя по ним, можно было поверить Димке, что морда у медведя действительно внушительных размеров. Конечно, медведь не караулил Димку; встреча для него оказалась столь же неожиданна, и он так же резво дал ходу в обратную сторону. Правда, успокоился он гораздо быстрее, а вот икалось ли ему, определить по следам не удалось. В том месте, где медведь перешел на шаг, мы остановились. Практически у нас был один шанс из ста догнать зверя: следы были суточной давности, и кто знал, сколько прошел медведь за это время? И все же нам хотелось начать погоню.