Таежный бурелом

Сафрон Абакумович сидел на кедровом чурбаке, перебирал выделанные шкурки. Каждую внимательно осматривал, встряхивал, любовался переливами драгоценного меха и горестно вздыхал: такое богатство пойдет за бесценок в жуковские склады.

Вдруг он нахмурился. Долго мял шкурку соболя. Черный, с нежно-серебристым налетом мех трепетал в его руках живым зверьком. Старик протянул шкуру Никите, ткнул пальцем в горлышко, на котором рдело яркое оранжевое пятно — знак высшей ценности.

Никита взял шкуру, осмотрел. Взгляд у него стал колючим.

— Подшерсток сырой, свалявшийся. Плохо обезжирена. Кто делал?

Братья переглянулись, опустили головы.

У Никиты от гнева затрепетали ноздри, глаза сузились.

— Ну! — рявкнул он так, что пламя в светильнике чуть не погасло.

Поеживаясь под немигающим взглядом отца, поднялся Дениска. Осмотрев соболиную шкурку, встряхнул, пригляделся.

— Виноват, батя, недоглядел.

Никита вырвал у сына шкурку, сам принялся за дело. Дорого достался этот соболек, недели две умный зверек путал след. Сотню верст прошли они с отцом, пока загремели бубенцы в ловецкой сети. На снегу дремали, горячей пищи не видели, питались вяленой сохатиной.

— У тебя, Денис, пальцы, как копыта у старого изюбря, потеряли чувствительность, — сердито говорил Никита, приводя шкурку в порядок.

Глубокой ночью ожогинская артель, не раздеваясь, улеглась на нары. Не спалось Сафрону Абакумовичу. До рассвета ворочался с боку на бок. С чего начать, с какой стороны к Жукову приступиться: ведь уездный совет возглавляет его брат Флегонт, а Колька ведает милицией. В газетах не прописано, как создавать новую власть. Прикидывал, рассчитывал каждый шаг, словно на охоте скрадывал свирепого барса.

ГЛАВА 8

Ночью поднялся ураган. Клубы снега носились из конца в конец спящего села. В невидимую щель пробивалась холодная струйка, она и разбудила Федота, только накануне вернувшегося в станицу. Он подоткнул под бок одеяло, прислушался, потом натянул меховые чулки.

На дворе брехала собака, слышался человеческий голос. Федот взял с полки фонарь, надел полушубок, вышел на крыльцо. Дружок вскинул лапы ему на грудь, лизнул горячим языком в щеку и убежал на реку. Приставив ладонь к бровям, Федот озабоченно вгляделся в мятущуюся темь.

С Уссури доносился чей-то голос. Федот прикрыл двери в сени и, помахивая фонарем, пошел, проваливаясь в рыхлых сугробах.

— Сюда-а-а!.. Эгей! — прорвался сквозь завывание урагана голос.

Федот ускорил шаги. Около тороса стояли выбившиеся из сил с опущенными мордами лошади. Из занесенной снегом кошевы торчали чьи-то головы. Около кошевы, похлопывая рука об руку, стоял мужчина в оленьей дохе. Заметив человека с фонарем, бросился навстречу.

— Жена, дочка замерзают.

Федот вырвал вожжи из рук озябшего, ко всему безучастного ямщика, вскочил на облучок, погнал лошадей в станицу.

— В Совдеп! — попросил мужчина в оленьей дохе.

Кони, тяжело поводя запарившими боками, въехали во двор исполкома. Мужчина поднял на руки закутанную в меха женщину, внес в пустой председательский кабинет. За ней из кошевы выпрыгнула девушка в пыжиковой кухлянке. Федот, распаливая камелек, искоса посматривал на приезжих, вспоминал: они жили здесь, в Раздолье, на поселении. Давно это было, он еще в подпасках ходил, лет семь-восемь тому назад, но запомнил этих людей.

— Наташа?! — широко улыбаясь, сказал Федот. — Ох, и выросла! Здравствуй!

Девушка, смутившись, протянула руку.

— Не забыл?

— Разве забудешь?

Приезжий сбросил на пол оленью доху, стащил с женщины камысы, снял меховые чулки. Она протянула маленькие розовые ступни к огню, радостно засмеялась.

— Тепло, Богданушко!

Приезжий наклонился к ней, начал растирать маленькие ступни.

— Как ледышки! Ведь говорил: переждем ураган в Ельцовке, так разве тебя переспоришь.

— Не сердись, Богданушко, мне же ни капельки… — Женщина не договорила. Кашель потряс ее худенькое тело.

Приезжий, встревоженно на нее посмотрев, составил в ряд перед пылающим камельком несколько скамеек, расстелил доху, положил в изголовье мешок с вещами. Девушка прилегла около матери.

Приезжий круто повернулся к Федоту.

— Сходи за председателем, пусть коней немедленно даст.

Близился рассвет. Пропел петух. Ему откликнулся другой. За стеклами в переплетах разрисованных морозом рам просвечивала голубизна.

Облокотившись о стол, приезжий прислушивался к прерывистому дыханию жены. В его памяти встал пасмурный вечер девятисотого года.

…Военно-полевой суд… Он, профессиональный революционер Костров, приговорен к смертной казни… Первое знакомство с Ольгой состоялось в необычной обстановке. Ольга прошла мимо конвоя. Протянула ему букет, обнадеживающе улыбнулась.

— Мы, студенты, добьемся отмены несправедливого приговора.

Жандармский офицер грубо схватил ее за локоть.

— Идите, ничего не добьетесь, он уже по ту сторону жизни.

Ольга сверкнула темными глазами, вырвала руку.

— Отойдите, у вас руки в крови! Я невеста осужденного.