Таежный гнус

— Помню, Храмцов допрашивал одного бандюгу. Крутого до омерзения, штампа негде ставить. По внешности — трехстворчатый шкаф позавидует! Столько гробов понастроил — стреляй, не ошибешься, все равно — смертный приговор, — тихо и медленно говорил подполковник. — Николай не поддавался гневу, не кричал, не грозил. Будто не следователь — отец родной! Даже приказал снять браслеты, воду в стакан налил. Мне приказал посидеть в коридоре… Ну, крутой мужик порешил — перед ним сидит вахлак, типичный фрайер. Решил оглушить, отобрать пистолет и слинять… Николай так его скрутил — полчаса водой отпаивали…

Добято молча пил, внимательно слушал выступающих с тостами. Сам по обыкновению помалкивал. Хотя, не в пример рассказчикам, мог такое поведать, что те вмиг бы проглотили языки.

— Как думаешь, повяжем? — обратился к нему сосед, парень средних лет, лобастый, с кольцами белокурых волос, и сам себе ответил. — Никуда не денется, вонючий ублюдок, конечно, повяжем.

— Повезет кому-нибудь? — огорченно вздохнул сыскарь, сидящий слева от Тарасика. — Я даже не надеюсь — невезучий. А хотелось бы поглядеть в трусливые глаза, врезать по сопатке, так, чтобы голова отвалилась!

Добято кивнул. Дескать, действительно, хорошо бы встретиться с маньяком лицом к лицу. Подумал и спрятал под свисающей скатертью судорожно сжатые до белизны на костяшках кулаки. Пусть говорят ребята, пусть надеются на встречу с Убийцей, а повяжет его обязательно самый близкий к Храмцову человек — сыщик Добято! Никаких не может быть сомнений, только он!

Издеваться, тем более, пытать, «резать на куски» не станет — не сможет, а вот несколько минут подержать дуло «макарыча» перед глазами повязанного преступника — с удовольствием. Пусть припомнит свою кровавую расправу с семьей прокурора, пусть в последний раз помолится Сатане. Потом — нажать спуск. Без допросов, очных ставок, нудных разбирательств.

Твердо решил — завтра же заявится к подполковнику, напишет короткую рапортину, потребует поручить розыск преступника ему. Не отстанет до тех пор, пока начальник не согласится.

Можно было бы, конечно, начать «осаду» сейчас, прямо по горячим следам, но Тарасик не решился, Не хотелось поминать друга и, одновременно, вести деловые разговоры. Завтра — совсем другое дело!

Водка не брала, перед горечью утраты даже она оказалась бессильной. Поэтому, когда его на «газоне» подвезли к под»езду башни, на пятом этаже которой он жил, у Добято, как принято выражаться, — ни в одном глазу.

— Отдыхай, Тарасик! До завтра! — на прощанье прокричал хозяин машины, тот самый крупнолобый парень, сидящий рялом с ним за столом. — Дай Бог, повяжем собачий огрызок — снова приложимся, — смирив слишком громкий бас, пообещал он. — Лично я зарок положил: пока не поймаем ублюдка — ни капли!

— Будь, — односложно попрощался Тарасик, взмахнув рукой. — Пока!

Машина аккуратно об»ехала мамашу с детской коляской и скрылась за углом.

Добято поглядел на окна своей квартиры. Наглухо закрыты, значит, жены нет дома. Встречаться с ней сыщику не хотелось, в рабочие дни старался подольше задерживаться в своем кабинете, домой возвращался заполночь, медленно — нога за ногу. Будто зек в карцер.

Так уж получилось — не заладилась его личная жизнь. Веселая молодка, за которой ухаживало добрых полкурса юридического, через два года семейной жизни превратилась в скрипучий, несмазанный механизм. Скандалы — по любому поводу и без поводов, ежедневные истерики, вечное недовольство. Дома — грязь, повсюду — скомканное нестиранное белье, в кухонной мойке — завал использованной посуды.

Но не разводиться же? Влез в ярмо — тащи — обычное кредо Тарасика. Он и тащил: сам стирал, сам готовил еду, сам убирался. Молчком, без упреков и недовольства.

Вот и сейчас — поднимешься в собственную квартиру — почему так поздно? С какой бабой валялся? С кем водку жрал? И — непременный злые слезы. Потом запрется в ванной и примется краситься, напевать дурацкую песенку о запечных тараканах.

Тарасик прогулялся до угла, потом возвратился, нерешительно поковырял носком ботинка валяющуюся в палисаднике консервную банку. Неожиданно для самого себя присел на лавочку рядом с престарелыми бабками, которые вели нескончаемую беседу обо всем и ни о чем.[

— Что, милок, домой не идешь? — осведомилась бабка Ирина, соседка по лестничной площадке и невольная свидетельница семейных разборок. — Жена достала, да? Так ты упрись и — не обращай внимания. Бабы — такой уж вреднючий народ, к ним приспособиться надо, С»умел — счастливая жизнь, дети, еда. Не смог — майся до самой смерти…

— А ежели не хочу маяться? — равнодушно, будто хотение или нехотение — проблемы другого человека, спросил Тарасик. — Если нет сил?

— Тогда — жопка о жопку и кто дальше отлетит! — вмешался в беседу подошедший к скамейке дедок. — Укладай чемодан и езжай в Магадан, — смешливо срифмовал он. — Опомнится баба — сама примчится. Ныне мужики в цене, ими не шибко разбрасываются.

Прав дедок, до чего же прав! Мысли о бегстве из опостылевшей квартиры не раз приходили в голову. Добято отбрасывал их, считая уход из семьи несмываемым позором.