Таежный тупик

Представляю, как долго будет идти письмо. Самолетом – до Абакана, потом почта его отвезет в Абазу. Там Ерофей положит письмо в боковой карман теперь уже зимней спецовки и «антоном», меняющим вахту буровых мастеров, улетит к далекой таежной точке на Абакане.

Не тотчас к Лыковым Ерофей соберется – дела, и не рядом живут. Пойдет, наконец, не один – с товарищем, уже по снегу и когда Абакан можно будет по льду перейти.

Представляю путь в гору. Альпинистом тут быть не надо, но все же нелегкое дело – занесенной тропою…

Зимой избушка особенно одинока. Дымок струится из трубы в стенке. Постучат гости в дверь: живы?! Карп Осипович, лежавший на печке в валенках, вскочит немедленно: «Ерофей!» Агафья заквохчет, запоет своим голоском: «А мы жде-ем, жде-ем!» Ну, то да се. Орехи обязательно – в угощенье пришедшим. И тут Ерофей говорит: «А вам письмо из Москвы!» – «Цё, цё? – скажет Карп Осипович. – Ну-ка, Агафья, лучину!» Нет, в честь гостя будет зажжена свечка, Агафья станет водить по строчкам испачканным в саже пальцем – читать мой листок таким же голосом, каким читает она «Отче наш».

Ерофей скажет, что надо бы человеку ответить на письмецо. Старик, подумав, может с ним согласиться: «Едак-едак, надо бы отписать!» А уж если будет сказано так, то Агафья возьмется за «карандаш с трубочкой». И следует ждать мне письма с печатными старославянскими буквами. Как будто из XVII века письмо.

Сентябрь 1982 г.

Год спустя

И вот опять Абакан. Лечу, подмываемый собственным любопытством с наказом читателей, близко к сердцу принявших все, что было рассказано в прошлом году о семье Лыковых, с наказом: «Непременно там побывайте, мы ждем».

В спутниках у меня опять Ерофей и еще земляк-воронежец, начальник управления лесами Хакасии Николай Николаевич Савушкин, летящий отчасти из любопытства, отчасти по моей просьбе, связанной с житьем-бытьем «робинзонов». Погода неважная. Вертолет скользит по каньону, повторяя изгибы своенравной реки. Чем ближе к истоку, Абакан становится уже, все чаще видишь по руслу завалы бревен. Вот уже «щеки» – две высоченные каменные стенки, между которых упруго льется вода. Поворот от реки в гору, и мы уже над знакомым болотцем. Так же, как в прошлом году, кидаем из зависшего вертолета мешки, следом прыгаем сами. Знак рукой летчику – и привычный мир жизни вместе с утихающим грохотом исчезает.

Находим тропу от болотца, идем по ней минут сорок. По случайному совпадению – тот же июльский день, что и в прошлый приход. Но начало этого лета было холодным. И там, где видели ягоды, сейчас пока что цветы. Запоздало пахнет черемухой. Картошка на лыковском огороде только-только зазеленела. Робко синеет полоска ржи. Горох, морковка, бобы – все запоздало ростом едва ль не на месяц.

Возле хижины шаг замедляем… Перемены? Никаких совершенно! Как будто вчера мы стояли под этим вот кедром. Тот же дозорно настороженный кот на крыше. Та же птица оляпка летает над пенным ручьем. Мои забытые кеды с подошвой из красной резины лежат под елкой.

Окликать в этот раз хозяев нам не пришлось – в оконце увидели наш приход. Оба, как большие серые мыши, засеменили из темной норы навстречу.

– Ерофей, Василий Михайлович!.. – Радость искренняя, такая, что полагалось бы и обняться. Но нет, приветствие прежнее – две сложенные вместе ладони возле груди и поклон.

И сразу же оба захотели предстать пред гостями в незатрапезном виде. Карп Осипович тут же, скинув валенки, надел резиновые сапоги, затем нырнул в дверь, вернувшись в синей, помятой, но чистой рубахе, и, достав из-под крыши, надел одну из трех нанизанных друг на друга войлочных шляп, доставленных кем-то из щедрых дарителей. Из бороды старик вынул пару соломинок и придал ей двумя пятернями подобающий случаю вид.

Агафья тем временем облачилась за дверью в темно-бордовую до пят хламиду, сменила платок и тоже надела резиновые сапоги.

Красный ковер гостеприимства в виде ржаной прошлогодней соломы был приготовлен нам в хижине. Тесная закопченная конура заметно от этого посветлела. И даже воздух в ней полегчал. Хозяева это вполне понимали. Им было приятно позвать нас под крышу. Агафья явно ждала похвалы. И приняла ее благодарно, ухмыляясь по-детски в кончик дареного прошлым летом платка.

На этот раз я привез им главным образом то, что прислали «для передачи в тупик» сердобольные наши читатели. Шерстяные носки, материя, чулки, колготки, плащ, одеяло, шаль, варежки, кеды – принято все с благодарностью, с просьбою «отписать за милость всем добрым людям». Продуктов, кроме крупы, Ерофей посоветовал не везти. Крупу они взяли. «Это рис, – заглянув в мешочек, сказала Агафья. – А это цё же?» – «Это, – говорю, – тоже рис, другого сорта, вьетнамский». – «Тятенька, погляди-ка, рис, а чудной – «палочки…»

Всего более старика обрадовала связка в пять дюжин добротных свечей и фонарик. К свечам тут успели привыкнуть и уже в них нуждались. Фонарик вначале возбуждал необычным своим свечением подозрение.

– Машинка… – сказала Агафья, подозревая в железной коробочке фотокамеру.