Таганский дневник. Кн. 1

Что они ко мне привязались с этим заявлением??! Ничего не понимаю. Вдруг через два года усиленно напоминать о том, чего из них никто в глаза не видел, то есть моего заявления.

Я попросил слово, хотел спросить шефа и начать свою тему, тему письма, тему «мастера», но меня перебили и я заткнулся, может, и к лучшему. Хотя совесть неспокойна и гадко на душе — не согласен и молчу…

«Промолчи — попадешь в первачи…
Промолчи — попадешь в палачи…»

Глаголин (после). Вы молчали упорно, Валерий, мне не ясна Ваша позиция…

— Объясню, Боря, только тет-а-тет…

7 декабря 1968

Суббота. Гулял с Кузей. 9.15 Москвы. Еще темно. Свет не зажигаю — Зайчик спит. В доме тихо. Значит, спят. Народ с пятидневкой теперь по три-четыре дня гуляет. Как государство обходится-то без стольких рабочих рук-часов? Объявили борьбу с пьянством, а чего делать народу, коль делать нечего и деньги есть? Вон Бориса Хм. вывели из состава комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Теперь везде на предприятиях созданы такие комиссии. Это напоминает Толстого — «Если уж не пить, так не надо и собираться, а коль собираться (в комиссию), так надо пить».

8 декабря 1968

Шеф на меня: «Этот с Высоцким исправляют текст Можаева, литературой вдруг чего-то занялся…»

Смехов. О… тут Вы ошибаетесь, Ю.П. Он бы Вам и читать не дал, то, что написал в этом сценарии. Это халтура дикая, а Золотухин взялся только потому, что это Можаев…

Шеф. Что бы он не написал, он написал Кузькина и он разбирается в этом гораздо лучше нас…

Золотухин. Хорошо, когда есть в театре адвокат. Ты уже не раз, Веня, защищал меня своей мощной грудью.

Венька (обиделся). Зачем ты так при нем говоришь?

— А не надо трепаться, Веня. Этим все равно ничего не докажешь. Он посмотрит фильм, скажет: «говно», и прав был Можаев, не надо было лезть не в свое дело». И поди ему докажи, почему получилось говно и что из говна масла не собьешь — густота получится, а вкус не тот. И весь разговор. А если фильм получится — можно и поговорить, но и тогда — сценарий Можаева.

Спесивцев. Профессиональному отношению к делу в театре на Таганке меня научил Золотухин. Пришел я однажды с большого похмелья, сел и задумался: «Зачем я живу, кому я нужен, кому нужно то, что я делаю», смотрю в зеркало и вижу Золотухина, который готовится к спектаклю… Он, конечно, пришел раньше всех, холодно, а он разделся до трусов и примитивным образом совершает разминку… молча, спокойно, достойно. Потом стал распеваться, бормотать что-то, потом снова прыгать, тянуть мышцы, заниматься пластикой… И все — это не от случая к случаю, а регулярно, перед каждым спектаклем, не задумываясь, кому это нужно, а спокойно делая свое дело.

9 декабря 1968

Вечером Полока не пришел. Думаю — встретился с Высоцким. Он вчера вдруг заявился в театр, смотрел «Тартюфа». Шеф ездил к нему вчера, уговаривал зашить бомбу в задницу, мину смертельного исхода от алкоголя. Володя не согласился: «Я здоровый человек». Сегодня шеф приехал на три часа позже и алой, до невменяемости. Но зато хорошо объяснял на репетиции.

Шеф. Когда идет турбина вразнос — это страшно… разлетается к чертям собачьим на мелкие куски… Так дурак Высоцкий пускает себя вразнос… Врачи говорят, если он будет так продолжать, через три года подохнет…

С какой тоской и болью почему-то мне кажется восклицает Бунин в заметках к завещанию, хоть и в скобках (Если бы нашелся умный и тонкий человек, который мог бы выбрать эти отрывки) — отрывки из дневников, зап. книжек — для биографической полноты.

11 декабря 1968

Панихида — это смотр сил. Во мне нуждаются только, чтобы венки таскать по морозу. Часто бываю на панихидах. Мордвинова богаче отпевали. Надо уйти как можно скорее — Шацкая выбирает телевизор, надо успеть взять кредитную справку и т. п. По-моему, труднее всего Любимову. Симонов последнее время поносил нас и шефа. На Любимова смотрят, как держится, ждут, что говорить будет. В театр венок вносили мы с Дупаком. Там у нас его отняли Любимов с Венькой. Перед выходом к гробу шеф обнял меня, я посмотрел по сторонам — кто это видит. Дупак сказал: «Пойдем по обе стороны, через одного, один туда, другой сюда». Для нас это означает — один с шефом, другой с Дупаком. Мне выпало с шефом, а Демидовой не выпало, но она все равно встала с нами. Как только мы встали у гроба, вспыхнули юпитеры, затрещали камеры — нас снимают. Таким образом мы попадаем в историю. Стою, креплюсь, чтобы не улыбнуться. Симонов-сын или Ульянов? Кто встанет у руля? Это занимает сейчас всех больше, чем смерть. Смерть есть смерть, уход, конец… Кончается одно, начинается другое. Официально, законно отошла определенная эпоха, многие ждут — что-то будет — новое, другое, может быть, лучшее, человек всегда надеется… А другим будет, конечно, плохо, которым было чересчур хорошо… Начнется обновление театра, это уж непременно, и молодым надо смотреть теперь в оба.