Таганский дневник. Кн. 1

В гостинице вроде как сначала не было мест, но потом, как Высоцкий документ предъявил, и я подошел, «что-то он не похож на Золотухина», снял кепку, «ну вот теперь другое дело», нашелся номер трехместный, с улыбкой.

На следующий день при труппе сцепился с Дупаком. Ждали Шаповалова, Смирнова…

— Надо начинать репетицию, а не ждать.

— Вот когда вы будете режиссером, встанете сюда и будете вести репетицию…

— Придет время — встану. Семьдесят человек ждут неизвестно чего… Тем более у Шаповалова есть замены в зонгах, а Смирнов не с самого начала…

Меня защитил и поддержал Высоцкий. С нами уже трудно спорить.

А Высоцкого не пустили в ночной бар. «Тем более вы в таком виде», — а вид у него самый европейский, и вылезает он из машины «BMW». Но галстук он никогда не носил, не имеет его, стало быть, ресторан в этой стране ему не светит, хотя он и Высоцкий и пр. Ну и посмеялись мы. «Достаточно, — говорит, — того, что я вылезу из машины «BMW», мне в машину самовар принесут…»

Не успели мы вернуться оплеванными к машине, новый подарочек — сперли зеркало с машины. Вырвали с мясом. И будто мы сразу в чем-то виноваты, и машину жалко… как живую… Будто из тела вырвали…

Сейчас идет «Добрый». У Высоцкого берут интервью.

10 сентября 1974

Вчера мы летали с Володей в Ленинград, перед отлетом зашли в театр к шефу, только что прибывшему. На аэродроме мы разминулись с ним.

— Здравствуй, Володя. А это суперзвезда за тобой идет?

— Почему супер? Он просто — звезда.

— Ну, как поживает «Дурь»[126] — не твоя дурь, твоя дурь, я знаю, как поживает, а нилинская «Дурь»?

Вечером вернулись поздно и беседовали с шефом. Все об Англии, о репертуаре, а о моем деле только в конце, и пока ничего конкретного. Меня беспокоит «Мать». Без замены мне кранты. Да не может быть и речи об этом, улечу и все.

18 сентября 1974

Рига.

Вести ужасные. Володя сбежал из больницы, вшивку делать не стал. Шеф намучился с ним в самолете…

Володя такое мне про меня наговорил, про мою прозу… Сравнивал мои некоторые страницы (даже писать стыдно) с Достоевским…

— На смерти Шатова я не плакал, а на твоих некоторых страницах вскакивал и ходил по комнате, не мог читать, комок застревал и не проглотить… Но «Фомин» уже другое. Это профессиональнее, но слабее… Надо тебе писать, как семь лет назад… Знаешь, я отчего запил — от зависти! Как ты успеваешь: столько играть, сниматься, запивать иногда и так писать? Откуда ты слова такие достаешь? Я нигде, ни в одной своей вещи не приблизился до того, что ты пишешь… Ванька Дыховичный пришел, я читал, я сказал Ваньке: «По-моему, у нас есть совсем рядом потрясающий писатель». Пиши, работай над словом, Валерик! У нас никто уже не может делать такое…

Дыховичный страхи рассказывает про Володю. Ударил себя ножом. Кое-как его Иван скрутил, отобрал нож. «Дайте мне умереть!» Потом все время просил выпить… Никто не едет. Врач вшивать отказывается: «Он не хочет лечиться, в любое время может выпить — и смертельный исход. А мне — тюрьма». Шеф сказал, что он освободил его от работы в театре.

23 сентября 1974

В самом деле, нет минутки свободной. Ввожу на свои роли молодежь. Не знаю, чего у меня вытанцуется. Друг сильно тоже мне подкузьмил, но лишь бы жив остался и вышел бы поскорее из пике… а там разберемся.

24 сентября 1974

Володя снова в больнице. Кажется, соглашается на вшивку. Марина не приехала все еще. А мне сдается, он рвать с ней хочет. Что-то про свободу он толковал. Раньше, дескать, она именно давала ее. А теперь вот именно она и забирает ее.

26 сентября 1974

Меня обменяли, как Пауэрса, на Володю. «Даешь Высоцкого — лети. Не даешь — играй „Антимиры“».

Володя прилетел. Он сделал вшивку. Чувствует неважно себя, но теперь это не имеет значения: играть он обещал. Благодарил меня за наставления, как с шефом беседу вести.

— Приходи, — говорю, — и ничего не говори. Стой и молчи. Он все знает, он все тебе скажет сам. А что он скажет, тебе известно давно. Что ты обманул… Разве можно верить «ребенку»? А ты «ребенок», хватающийся за игрушку; дай конфетку — тогда сделаю уроки. Что ты не прошел «медные трубы», что ты от всего отказываешься. Что кто ты такой, дескать, сочинил несколько приличных песен… и т. д. и т. п. Слушай, соглашайся и молчи.

24 ноября 1974

«Пушкин» 21-го. Любимов выпорол меня перед всеми:

— Если бы вас записать на видеозапись и показать вам, вы бы очень расстроились. Вы каждое слово стали играть, раскрашивать. Я за вами не замечал этого никогда… Вам действительно не хватало полотенца через руку — и официант… И ногти грызли чересчур… позировали… Вы стали кокетничать, этаким фертом выскакивать. Вдумайтесь, какого человека вы играете, какого ранга. Люди такого ранга… посмотрите, вспомните, как они ведут себя… Что на вас действует? Ваше благополучие, ваша популярность? У Высоцкого иногда это проявляется, и он становится этаким… Но потом пьянство его собьет, он увидит, что от него все отворачиваются, что никому не интересно возиться с ним — он начинает задумываться… Не подумайте, что я разговариваю с вами так жестко из-за наших с вами взаимоотношений, нет…