Таганский дневник. Кн. 1

10 октября 1976

Венгрия.

Любимов почти со всеми переговорил о «Преступлении», со мной — ни слова. Перед отпуском он мне сказал: «Учи роль Гамлета, я тебя обязательно введу на будущий сезон». Я даю интервью, заявляю корреспондентам об этом… а он — ни слова, не вспоминает… Ну хоть бы взял свои слова обратно. Он ждет, чтобы я сам об этом заговорил?! Это будет заявление.

12 октября 1976

Ненавижу. Всех ненавижу. Ненавижу Любимова, который что-то почувствовал звериным своим чутьем. Решил приблизить меня. Напомнил мне о Гамлете.

— Надо делать. Текст выучил? Вот видишь, не выучил.

— А если я скажу, что выучил, что изменится?

Пауза, заминка.

— В свободные вечера… будем работать.

Снова о Боге в «Гамлете» — чашу эту мимо пронеси… Господи.

— Это к Богу. Господь — Христос.

— Ну да, к Богу. Я Библию знаю, не лови меня… Ты много раз выручал… (Опять «выручал» — это уже как оскорбление. Заменитель. Как вы не понимаете, что даже сто гектаров лучшего заменителя никогда не станут клочком кожи величиной с пятак?!) Но ты и сачок хороший… Кузькин… Нет, я не к тому, у каждого из нас свои недостатки. Надо работать в театре. Запущено много работ, выбери себе роль…

И снова о Раскольникове ни слова.

— В «Гамлете» у меня была шлея, хотя бы видимость… Теперь и она отпала, производственной необходимости нет.

— Нет, почему? Этот спектакль мы будем играть долго. Я боюсь одного, что вдруг возникнет необходимость, а ты будешь не готов.

Вот и разгадка!! Вот к чему вся бодяга с Гамлетом. Что же я — самостоятельный отрывок готовлю?!

19 октября 1976

Вечером, 13-го, собрались у Чиркова[144]. В посольстве я отметился и ушел, после того как пришли опоздавшие Володя с Мариной и шеф. Посол нервничал, назвал высоких гостей от венгров, а виновника нет. «Ну и бандит ваш хозяин. Не только в Москве с ним трудно работать… но даже и за границей…» Но, кажется, все обошлось хорошо.

10 декабря 1976

Свидригайлов — Высоцкий, и сразу тон хороший.

1977

13 марта 1977

Высоцкий не пришел на «Пугачева», заменили «Гамлета» на «Обмен» вчера. Что-то тоже он перемудрил со своей жизнью. Чего, казалось бы, не хватает: талант, слава, успех повсюду и у всех? Ведь он этак сорвет парижские гастроли.

2 апреля 1977

Мои домашние неурядицы и диалоги даже затмили шок: я доигрывал сегодня спектакль за Высоцкого[145]. Этого еще не было в театре, у нас. Об ентим — завтра, а сейчас я хочу спать.

8 апреля 1977

Володя лежит в Склифосовского. Говорят, что так плохо еще никогда не было. Весь организм, все функции отключены, поддерживают его исключительно аппараты… Похудел, как 14-летний мальчик. Прилетела Марина, он от нее сбежал и не узнал ее, когда она появилась. Галлюцинации, бред, частичная отечность мозга. Господи! Помоги ему выскрестись, ведь, говорят, он сам завязал, без всякой вшивки, и год не пил. И это-то почему-то врачей пугает больше всего. Одна почка не работает вообще, другая еле-еле, печень разрушена, пожелтел. Врач сказал, что если выкарабкается, а когда-нибудь еще срыв, он либо умрет, либо останется умственно неполноценным. Водка — это серьезная вещь. Шутка.

9 апреля 1977

Говорят, Володе было лучше вчера, ну, дай-то Бог. В Париже протоколом предусмотрены его выступления.

13 апреля 1977

«Гамлет»: в понедельник шеф увидел меня в зале:

— Выучите текст! Вы мне сказали, что вы работаете. Вы будете играть вне зависимости от болезней господина Высоцкого.

16 апреля 1977

Позвонил Мережко… Есть очень хорошие люди, занимающиеся провидением. Создана на общественных началах лаборатория при Академии художеств… Поговорят с тобой люди с нимбами над головами, и все про тебя знают… Устанавливают связь с твоим энергетическим полем через фотографии. Так, по фото Высоцкого они установили, что у него плохо с головой, легкими, почками и цирроз печени… Ему нельзя терять ни одного дня, кое-что они могут исправить, еще есть возможность… кроме печени… там просто катастрофа…

Высоцкий: телефон не отвечает. Отключен, наверное… Не могу воздействовать на его энергетическое поле…

25 апреля 1977

Зашел в театр, взял у Володи автограф на его буклете[146]. Володя грустный.

— Когда уж совсем конец, думаешь: ну и хрен с ним. Легко становится… Но когда выкарабкался, начинаешь болеть месяц, два, думаешь: зачем столько времени потерял? Стоять за конторкой и писать, и больше ничего… У меня уже это не получится…

13 ноября 1977

Париж.