Таганский дневник. Кн. 1

Я сижу один в большом, сыром, грязном доме. На улице моросит. Холодно. На мне полное обмундирование, плащ, фуражка, но руки коченеют все равно. Высоцкий с Говорухиным[38] смотались два дня назад. Солнца нет, небо черное — снимать невозможно, а мы чего-то ждем и не хотим сниматься с этой базы… Но сегодня это, наверное, произойдет. Мы покинем Выезжий Лог, променяем его на Дивногорск. Высоцкий так определил наш бросок с «Хозяином»: «Пропало лето. Пропал отпуск. Пропало настроение». И все из-за того, что не складываются наши творческие надежды. Снимается медленно, красивенько и не то. Назаров переделал сценарий, но взамен ничего интересного не предложил. Вся последняя часть, погоня, драка и пр. «Выхолощена, стала пресной и неинтересной». На площадке постоянно плохое, халтурное настроение весь месяц и ругань Высоцкого с режиссером и оператором. Случалось, что Назаров не ездил на съемки сцен с Высоцким, что бесило Володечку невообразимо. Оператор-композитор: «симфония кашеварства», «сюита умывания», «прелюдия проплывов» и т. д. А где люди, где характеры и взаимоотношения наши?

Я летал с коня в бревна и был от катастрофы на 30 см, летал с мотоцикла в кювет и чуть не убил «двух капитанов».

Вчера лег рано, один и вспоминал Ленинград, Полоку, черт возьми, как дорог мне этот год, проведенный в поисках Женьки, в общении с Полокой. Я вспоминаю все павильоны, круги всех цветов, придуманные гениальным Щегловым. Что пережито мной за этот год, и если бы повторить — не изменил бы ни дня.

Приезжал Говорухин, просто в гости на охоту, к другу за тридевять земель, ночью появился хороший человек, как в сказке. И сразу наладил наш быт: в доме появилось завсегда молоко, мед, поросенок гусь, курица, банька по-белому и по-черному.

Высоцкий написал несколько хороших песен, лучшую мы поем вместе, на два голоса, и получается лихо.

Протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Почти месяц у меня было скверное настроение, и даже Зайчик что напомнил мне про Моцарта — не вправил мне мозги. Ужасно боюсь встречи с Можаевым, чувствую: будет кровь моя на его руках. А крыть мне нечем, опасения его оправдались. Все тихо, все скверно. И все-таки я на что-то уповаю, может быть, павильоны вывезут. Надо тщательно продумать все штампы. Уже неделю не курю и почти не пью, решил вогнать себя в мало-мальскую форму.

Зайчик мой миленький, в Душанбе, прислал два письма и много телеграмм.

Уже осень! Ах эта осень! Любимая пора.

22 августа 1968

Гостиница «Бирюса».

Цивилизация. Всякая мало-мальская цивиль похожа одна на другую. Если бы меня ввели в номер с закрытыми глазами, я бы подумал, что попал в «Октябрьскую» гостиницу Ленинграда. И все равно приятно. Чистота. Ванна. Горячая вода. И письменный стол, за который хочется броситься, как на бабу. С утра не получил номер с ванной и отказался от всякого, мол, я подожду. Съездили с Кмитом[39] к ГЭС, пока не понял, здорово, вода офигенно бьет, но представлялось по роману Полевого грандиознее, просто больше по месту, по протяженности. И опять номера нет. Полетел на «Ракете» по Енисею, почему он седой и почему Батюшка, ну ладно, в Красноярск просто так, от злости, пусть поищут, а там в дом-музей Сурикова.

Приехал в 4 — номер есть, какой хотелось.

Под окном течет Енисей, уже более-менее успокоившийся от плотинной мясорубки. На том берегу скалы, наверное, там мы и будем снимать.

Потерялся Высоцкий, удрал в Новосибирск. Я очень жирный, это катастрофа, осталось всего ничего, а я не могу завязать пупок узлом, опять сейчас нажрался, да с пивом.

Никаких писательских задумок, все поглотила нервотрепка с ролью.

Господи! Сколько раз ты вытаскивал меня, не обидь и на этот раз, что делать мне, что делать, когда не хочется подвести Назарова, Можаева, да и себя…

23 августа 1968

Отвык я от шариковых ручек. Не дождусь, как засяду за секретер и возьму свой «Спутник». С утра решил устроить разгрузочный день. Съел стакан сметаны и все, не знаю, выдержу ли. Уже сосет и хочется супу. Вчера прилетел из Новосибирска Высоцкий с подарками от художников и бутылкой армянского «коньяку». Пришлось выпить.

Обедали с монтажницами. Съел уху из осетрины.

«Я боюсь гусей и зубных врачей».

«Я по-другому начала относиться к театру, к артистам, они выросли в моих глазах после твоей книжки».

Начал заниматься вчера и сегодня, понемножку, полегоньку, ничего — все в наших руках, сократить обжорку, увеличить тренаж. Артисту нельзя быть толстым, он не развернется вовремя, как перегруженный корабль.

Опять нет солнца, опять бардак в организации: нет тракторов, нет людей, ничего нет, съемки не подготовлены.

27 августа 1968

Страшно думать. Два дня до начала сезона, пролетело лето, пролетел отпуск, как дым!

Сегодня опять ничего не сняли. Целый день просидели на скале, шел дождь, и небо сплошняком затянуло. Жгли костер, грелись и смотрели вдаль. Хорошо думалось и был с Богом.