Таганский дневник. Кн. 2

Никто не помнит, что сказал Эфрос на 60-летии Любимова. Боровский: «У него (Любимова) фантастическая память… Но память на отрицательное».

21 апреля 1995

Пятница

Статья «Любимов как преподаватель русской советской и мировой литературы». Где-то это может соперничать со Сталиным — языкознание или что-то в этом роде.

После смерти Эфроса в газетах появилось сообщение, что Любимов отказался комментировать смерть своего преемника. Позже он скажет, что Эфрос совершил большую ошибку, придя на «Таганку», в это место, замешанное на крови. Какую, чью кровь он считал? Какую-то кровь кому-то отдал и Филатов в борьбе за Любимова, за Мастера, за дело его. Они поссорились из-за «Вишневого сада». Вольно же было Любимову пригнать такого Мастера к своему горну, к своей домне. Вот он и отлил пирог. Не понравился?! А зачем звал? На что рассчитывал? И зачем затеял публичную ссору? А снять спектакль не мог — скандал. Да и успех у публики, у критики и внутри труппы. И вот результат: когда одна машина стояла у подъезда, другая разворачивалась и уезжала прочь. Если у театра стоял «ситроен», мы знали, что в театре Любимов. Если стояли «жигули», мы знали, что в театре Эфрос. Они избегали друг друга долгое время. Хотя Высоцкий три раза сводил их в своей гримерной, чтобы они помирились. Нет, далеко зашло, далеко. И вот «Таганка» празднует 60-летие своего создателя. Предстоят гастроли в Париж. Гастроли организуют и поддерживают коммунистические структуры. Любимов награждается Орденом Трудового Красного Знамени. В театре шумно. Труппа сидит на полу, на афишах знаменитых любимовских спектаклей. Праздник, победа, удача, впереди — Париж, огромное, месячное турне. Бренчат гитары, работает дешевый ресторан. Это актрисы под капусту и соленые огурчики наливают именитым гостям по шкалику водки. Пьянство коллективное еще не запрещено. Любимов разгорячен. Только что знаменитый поэт Вознесенский преподнес юбиляру огромного глиняного раскрашенного Петуха Петровича. Держит его в руках, говорит разные слова и заканчивает: «Чтобы в ваших спектаклях никогда не было пошлости и безвкусицы!» — и расшибает вдребезги Петьку об пол… Лихо! Лихо! Мало кто понял метафору, но — лихо. Может быть, Андрей Андреич намекал Мастеру на живого петуха, появляющегося в «Гамлете»… раздражал его живой петух в трагедии Шекспира или просто ради хохмы? Подвернулся ему где-то на базаре петух огромный, глиняный, и решил поэт пошутить — ради красного словца Андрей Андреич и поэму мог загнуть. Но вдруг среди грома, шума и веселья образовалась та самая звенящая тишина. Она образовалась не сразу, а с первым шепотом-известием, что по маршу лестницы поднимается Эфрос и с ним два-три его артиста. Эфрос поднимается в логово к своему врагу, сопернику, жуткому скандалисту. Он поднимается… он приближается. Театр замер, обмер… что-то будет, что, думали все, может выкинуть в первую очередь Любимов — вот чего боялись знающие о конфликте. Эфрос подошел близко и тихо-тихо, но точно ставя слова в ряд образной формулы произнес: «Юра, я хочу в этот день подарить тебе то, что ты так не любишь и что так хочешь и стремишься иметь» — и подает ему старую книгу. Юра разворачивает и читает: А. Чехов, «Вишневый сад». И Юра поплыл. Он заплакал. Хотя он ненавидит у мужчин, у артистов слезы. Слезы — это сантимент, который надо задавить сразу, как гаденыша, в зародыше.

«Не помню я, чем кончилась война… Кто победил — не помню». Должно быть, Эфрос. Через десять лет после того, как «Таганка» «Гамлетом» взяла в Югославии Гран-при, Эфрос сделал дубль и взял Гран-при «Вишневым садом» на Таганке. К сожалению, уже без Высоцкого. «Милый Телемак, Троянская война окончена. Кто победил — не помню. Должно быть, греки — столько мертвецов вне дома оставляют только греки».

Почему Любимов изменил свое отношение к Вознесенскому? Не потому ли, что ему объяснили и прочитали Бродского, а Бродский — против всех поэтов Совдепии? «А я с ним. И с Максимовым». Почему не рассказывает Любимов о своем визите к Солженицыну в Москве? Надо завтра попытать на этот счет Боровского. И ходит, кстати, рядом Боровский по земле, просто гений, простой театральный гений, связавший жизнь свою с Любимовым.

Как-то в машине моей, в «москвиче», при Панине Любимов сказал: «Ты со своими записями умней становишься». То есть, он хотел сказать, что, записывая за умными людьми (за ним, к примеру), я сам становлюсь умнее. Ну что же, пусть будет так. Я становлюсь умнее? Не знаю, но что так писать не умею, как раньше, когда был глупее, — факт. Я был смелее и… все. Смелее. Сейчас удовлетворяюсь быстрее, смиряюсь. Но, слава Богу, миновало меня то состояние, про которое точно Беляев подметил: «Несостоявшееся, отсюда жалкое, все критикующее, самосьедающее…» Уж лучше паясничать, водку пить, баб любить, веселиться и не корпеть над бумагой или ролью. Вышло, не вышло. Не вышло — бросил и не переживай! Иди дальше, вернее, живи сегодня, потому что завтра может не наступить. Поэтому, В. С., жди спокойно 16-го числа, а 17-ое вообще твое.