Таганский дневник. Кн. 2

Эрдман. Вчера на репетиции я как-то вывернулся за счет басен, дав понять и Смехову, и партнерам, что я готовился и думал. На самом деле, я только всего и сделал, что прочитал какие-то машинописные интермедии, и басни мне показались спасительным вариантом — что-то культурное из этого выловить можно. Любимов, по словам Веньки, увидит, что можно сплести из этого кружева. Он, как никто, умеет быть автором-сочинителем спектакля, быть в материале вольным, свободным — «чего захочет моя левая нога…» Ставить пьесу вчистую ему неинтересно, он в этом не силен и это понимает. Но пьеса старая, хотя и гениальная, как говорят… Черт его знает. Николай Эрдман — «Самоубийца». Идея… А я не самоубийца своего таланта?! «Безвременье вливало водку в нас». Нет, в меня вливало водку не безвременье. Хотя… закрытие «Интервенции», закрытие «Кузькина» — что это, как не повод напиваться. Ах, батюшки светы… А бабы?! Но зато у меня есть Денис и Сережа!!

1 марта 1990

Курск, «Октябрьская», 0.20

Репетиция. Мы уехали, мы приехали, и Любимов мягко, деликатно:

— Пришла записка с вопросом: «Как вы расцениваете выступление Н. Губенко?» — «Как не лучшее». А что мне было делать? Дальше я пошутил — лучше бы он играл Ленина… Но, может быть, это лишнее.

2 марта 1990

Пятница

Итак, если я правильно понял Карелина и ситуацию с бумагой, книга должна выйти в 3-ем квартале, то есть срочно, по нашим понятиям. А для того, чтобы она набрала тираж, нужно убойно ее продать, сделать убойную аннотацию в несколько строк. Я это должен сочинить в кратчайший срок до отъезда в Суоми.

То, что я решил опубликовать, обычно завещают публиковать после смерти либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым.

3 марта 1990

Суббота. Кухня

Кажется, я не зря встал в половине шестого. Какую-то «убойность» я сочинил. Прочитав подобную аннотацию, я тут же встал бы в очередь за книжкой «Дребезги».

Зачем я про Губенко ляпнул, что он не должен был бы выступать, а то хотел он или не хотел, но помешал кому-то прийти на митинг, выйти на улицу… А впрочем, все… Пусть знает. Габец[38] высказала альтернативную точку зрения, и хорошо.

5 марта 1990

Понедельник. Поезд

При выходе из вагона Любимов не поприветствовал меня, и Губенко не поздоровался. Сделал вид, что не заметил. А я думаю, ну да и хрен с вами, вот выйдут «Дребезги»… Ну и что будет, когда они выйдут? Ничего не произойдет. Нет, что-то должно произойти… что-то будет.

Губенко. О Шостаковиче, Соломоне, Волкове… родственники и т. д. Внедряться в подробности (книги). У таких людей так много толкователей их биографий, поступков, что надо дать отстояться времени, которое ответит, чем они были на самом деле.

Разделение труда между «Таганкой» и зарубежьем.

Любимов:

— Из всех контрактов мне удалось девять месяцев провести на «Таганке». Но есть контракты, которые давно подписаны, и я не могу подвести компании и свою семью, ввиду неустоек, если я не выполню контракт. Сын говорит на пяти языках, поменял четырнадцать школ, хочет быть артистом.

Вопрос министру. Приезжают, уезжают. Третьяк уехал… Как остановить поток самых талантливых художников?

— Останавливать не надо и остановить невозможно. Закон должен поторопиться. Вопрос эмиграции как некий раздражитель должен быть снят.

Любимов:

— Видите ли, театр не должен бегать за сенсациями, он должен создавать произведения искусства. А над произведениями искусства время не властно.

Губенко:

— Я был бы против прямолинейного деления на друзей и врагов. У Л. пикантная ситуация — на месте министра сидит его артист, а он по инерции пытается режиссировать. Потом вспоминаем, что мы не на сцене… Гавел[39] был у нас в министерстве. Никулин пригласил в цирк, а я наблюдаю этот цирк каждый день. Ежедневный спектакль — Верховный совет…

— Что означает Высоцкий сегодня для театра?

Любимов:

— Мы пытаемся ответить это нашим спектаклем.

Губенко:

— Запрещать будет история — это было хорошо, это было плохо.

Любимов:

— Еврейский вопрос — сознательное нагнетание напряженности, страха, а с другой стороны, очень печально, что какая-то часть людей сознательно способствует этому нагнетанию.

— Перед демонстрантами вы выступали. Вы не считаете, что это был промах?

— Не считаю. Журналист задал вопрос, я ответил, а дальше их дело — помещать этот мат или нет.

Губенко:

— Оказалось, что противостояние, противоборство власти и художников чуть ли не единственное условие процветания искусства. «Что бы сделать, чтобы закрыли спектакль?» — и приходит к выводу, что надо делать «Годунова», «Высоцкого». Моя беда — уровень информации о том, что делается в глубинке. А вдруг там где-то сидит молодой Любимов!

К актерам: изменился ли Любимов за это время?

— Стал еще лучше, чем был, — Славина ответила. — Как Христос возвращается…

Губенко: