Таганский дневник. Книга 1

Какое-то странное письмо мама написала, куцое, как будто не дописанное, никогда от нее не было таких писем. Что-то там не все ладится, заработать бы кучу денег и поехать разобраться во всем, устроить стариков, купить машину Володьке, и представляю, как он на меня досадует теперь за мое пацифистское письмо. Ему бы купить, а там разберемся.

У Высоцкого нехорошо в семье. Третьего дня его встретила Люся, когда он выходил из театра в обнимку с Иваненкой. Люся заревела и убежала к матери. Володя хочет построить ей квартиру и себе тоже и пожить отдельно, — «Я наверняка вернусь потом, а сейчас мне нужно пожить одному, проверить себя, что-то сделать, поработать…»

Я отправил свои малые произведения по разным концам, но ниоткуда еще не получил ответа. Что такое? Может, не дошли мои писания до народа? Очень интересно знать, как отнесется к ним Тоня, Степаныч, Элеонора…

26 июня 1968

Вчера с утра печатал. Получил от Тони письмо. Ничего не пишет о моих произведениях, в конце только пригрозила, что «буду судить строго, но лучше, когда встретимся».

Кое-как доплелся до «Мосфильма». Обратно попросил отвезти на машине. Отправил Стефанскому договор с «Интервенции». Хочу получить на картину 25 руб. (ставка за с. день).

Назаров потихоньку переделывает сценарий. Подпольно. Для внутреннего пользования, между близкими людьми… Дай Бог ему удачи… попервоначалу мне нравится, только бы он не скатился к полной оположительности.

Ноги, ноги мои, кажется, они заживают.

Дупак строит козни нам с Высоцким. Особенно последнему, не подписывает разрешение на съемку. Ждет, зануда, чтобы ему что-нибудь предложили сыграть из-за нас, как в «Интервенции» — паразит.

Ну, опять за машинку, осталась последняя, но самая большая глава.

29 июня 1968

Суббота.

Телеграмма главам правительства — Брежневу, Косыгину, Подгорному — возымела действие. Параллельно Петрович написал письмо Брежневу, в котором изложил позицию театра и несогласие с тенденциозной критикой линии театра. Брежнев отнесся к письму благосклонно, выразил вроде того, что согласен с ним, просил передать коллективу, чтобы все работали спокойно, нормально, извиняется, что не может принять Петровича сейчас — занят сессией — а дней через пять он его обязательно примет.

Тут же состоялось заседание райкома, на котором принято решение вычеркнуть пункт о снятии Любимова из решения прошлого райкома. Потеха. О чем нам было доложено на общем собрании.

Вот как все обернулось. Некоторые деятели, вроде Эллы Петровны, которая закладывала нас Дупаку, боясь остаться без работы, крепко просчитались. «Еще не вечер», как говорит шеф.

Съемки еще не начались, но мандражировать я уже начал. Вчера познакомился с референтом какого-то крупного деятеля на Петровке, 38, капитаном Валерием Беленьким. Затащил его с подругой, лейтенантом-криминалистом, к нам, выпили все, что оставалось со дня рождения, и я задал 10 вопросов по моей роли. И должен сказать — не без пользы дела, кое-что я возьму из предложенных мне штампов. А главное, я понял — каким они хотят видеть милиционера. «Выдай интеллект».

30 июня 1968

Заморочили мы головы девчонкам Рыжневым. Собирались поехать на дачу к ним — поесть клубнички, но с утра пасмурно, холодит, а по правде говоря — неохота двигаться ни в одну сторону. Сегодня мы идем к Никите Гаранину на день рождения, а завтра у меня первый день в «Хозяине» у Назарова, надо немножко отдохнуть, прийти в себя.

Странно, когда работаешь в хвост и гриву в театре, когда занят делом, когда все тело и мозги заняты хлопотами, когда каждая клетка чего-нибудь придумывает и потому живет — и за столом веселее — и за обеденным, и за письменным. А так не работается — в прострации. Надо вот что-то делать, надо на что-то решиться… надо писать, а что писать; хожу пустой и ленивый и не знаю — за что взяться и что подарить Никите на день рождения.

Мои «Дребезги» ходят по рукам, все три экземпляра.

Перечитывал Солженицына «Матренин двор». Здорово, прямо гениально. И не хочется писать самому, до того ловко. Но после Толстого хочется писать. Солженицын как будто говорит: «Вот вам русский язык, вы русские, а язык забыли, вот я вас обращу сейчас в русскую словесность, вы таких слов и оборотов и не слыхали и не читали никогда. Вот вам, вот вам». С одной стороны, вроде бы простота, а с другой — тут же — ох, какая она простота сложная, непостижимая, такая, что язык выворачивает, а все русское, все наше.

В «Раковом корпусе» я этого уже не заметил, значит, идет рост, а может, наоборот. Писатель владеет, по-видимому, стилевым разнообразием и ловко им пользуется. Конечно, это великий писатель земли русской.