Таганский перекресток

Кто-то просыпается сам. Кому-то нужна встряска. Ведь не каждый может взглянуть на себя со стороны, далеко не каждый. На берегу лесного озера, сидя на бревне и прислушиваясь к выстрелам, Орешкин понял, что проснулся. Что снова стал настоящим. Тем самым Димкой, который верил в себя и готовился бросить вызов всему миру. И еще он понял, что ни за что теперь не отпустит свое настоящее «я».

— Я могу. Я могу!

Поглощенный своими мыслями, Орешкин даже не заметил возвращения Заремы, не обратил внимания на то, что перестали звучать выстрелы. Но даже не вздрогнул, когда девушка неожиданно присела рядом.

— Все кончилось?

— Да, — односложно ответила Зарема. Подумала и добавила: — Теперь тебе никто не угрожает.

— И что дальше?

— Ты — господин. Приказывай.

«От меня зависят судьбы людей. Судьба Заремы, судьбы тех, кто встретится по дороге. Я силен. Но я или Зарема? Кто из нас сильнее? Я могу избить и изнасиловать ее — она останется покорной и преданной. Я могу любить ее…»

Короткое воспоминание — сплетенные в ванной тела — и ощущение безграничной нежности.

«Нежность — это все, что у меня есть…»

«Я могу любить ее, но всегда буду думать о том, что она сильнее, что живу за ее счет».

А проснувшаяся гордость царапала душу:

«Я могу всего добиться сам!»

«Но никогда не избавлюсь от чувства, что без нее я никто.

И однажды я изобью Зарему. Или изнасилую. Или унижу каким-нибудь другим способом.

Я не удержусь».

Никто не удержится.

«Я стану таким же, какими были они».

И для маленькой девчонки все начнется сначала. И ее черные глаза увидят еще очень и очень много такого, чего не хочется видеть никому.

«Не будь идиотом!»

«А я и не буду. Я буду самим собой».

В метро Орешкин познал, что значит быть смелым. Сейчас он понял, каково это — уважать себя. Оставалось самое сложное — научиться быть сильным.

Он посмотрел на Зарему.

— Я могу освободить тебя?

— Можешь, — спокойно ответила девушка. Очень спокойно, так, словно ожидала, что он спросит. — Но подумай, от чего отказываешься.

— У меня было время подумать.

Зарема улыбнулась, прикоснулась к его руке.

— Ты на самом деле хороший.

И снова волна нежности. Нечеловеческой нежности.

— Говори, что делать, — проворчал Димка, — а то передумаю.

— Давай покурим, — предложила девушка. — Здесь так тихо.

Орешкин щелкнул зажигалкой, пустил дым. А потом обнял Зарему и крепко прижал ее к себе.

Они курили молча. Смотрели на темнеющее небо, на воду, на высокие сосны и молчали. Лишь прижимались друг к другу.

А потом, когда сигареты умерли, Димка негромко произнес формулу свободы.

Бережно положил Зарему на землю, закрыл черные глаза, поцеловал ставший холодным лоб, вложил в руку перстень. Выпрямился, постоял несколько секунд, развернулся и пошел к шоссе.

Не оборачиваясь.

ВЕДЬМА

— Привет! Я из Красноярска, и я странный.

Именно с этих слов начал знакомство со мной Валька Гостюхин.

С неожиданных, согласитесь, слов.

Валька стоял в центре комнаты, которую нам предстояло делить ближайшие пять лет, и смотрел прямо на меня своими огромными зелеными глазищами. Наверное, это обстоятельство и повлияло на мою реакцию. Только представьте: парень с довольно длинными ярко-рыжими волосами и зелеными, можно сказать — женскими, глазами, смотрит на вас и говорит:

— Привет! Я из Красноярска, и я странный. Оценили?

Ничего удивительного в том, что я насторожился.

Нет, буду откровенен — я растерялся. Насторожился я позже, секунд через пять, когда первая оторопь прошла и в памяти всплыли предупреждения родителей насчет царящей в столице свободы нравов. Я, конечно, не из деревни в Москву приехал, о существовании гомосексуалистов, трансвеститов, бисексуалов и прочих… гм… странных ребятах знал, но услышать подобное заявление от предполагаемого соседа по комнате в студенческой общаге, от человека, с которым придется жить рядом не один год…

— Привет, — выдавил я из себя. — А я из Липецка, и я нормальный.

Теперь задумался Валька.

— В каком смысле?

— Я не странный. Я как все.

Он непонимающе поднял брови. Пришлось добавлять:

— Я обычный. Я женщин люблю.

И Гостюхин принялся ржать. Не смеяться, а именно ржать: громко, очень громко. В коротких промежутках между приступами хохота он поведал, что его зовут Валька, что он тоже любит женщин, а фраза насчет странности относилась не к сексуальным пристрастиям.

— А к чему?

— У меня бывают закидоны, — ответил Валька и в подтверждение постучал себя указательным пальцем по лбу. — Иногда мое поведение вызывает… недоумение.

— Например?

Я решил выяснить все до конца. Ведь в столь тонком деле, как выбор соседа по комнате, ошибиться нельзя. Если Гостюхин псих, то надо пойти к коменданту и потребовать другую комнату.

— Ну, например, я собираюсь переставить здесь мебель. Ты не против?

Я огляделся: две кровати, две тумбочки, стол, два стула и шкаф. Все в меру потрепанное, но на первый взгляд достаточно крепкое. И расставлено, кажется, вполне разумно: шкаф в углу, стол у окна…

— Зачем?

— Шаману не нравится, как стоят кровати, — объяснил Валька. — По-дурному они стоят. Неправильно.

Та-ак, час от часу не легче. Студент технического вуза приволок в общагу шамана. Здорово!