Тай

Догматик уже разбирался немного в том, что можно есть из помойки, а что не стоит. Сначала он сжевал кусок хлеба, покрытого каким-то грибком, из-за чего его сутки рвало желчью. Теперь он нюхал еду и если мертвопедия Богданова вопила слишком громко, что это отрава, то откладывал, а если просто вызывала брезгливость, то это съедобно. Рыбьи головы, очистки овощей и огрызки фруктов поддерживали тело и прибавляли амбре.

Человек в естественных условиях жизни, довольно быстро приобретает устойчивый запах, который Людмилу угнетал. Если бы женщина хоть раз пообщалась с настоящим, а не нарисованным пустынником или отшельником, то вопрос отпал сам собой. Она же судила о святых, к которым причисляла и Тая, исключительно по красивым иконам и телепостановкам.

Люда не морщилась, ведь она сама пригласила догматика к себе. И для того, чтобы его найти, ей пришлось изрядно побегать. Тай не скрывался, но старался не привлекать внимания.

– Ванная там, – не выдержала Людмила и показала на дверь.

Догматик молча кивнул и принялся раздеваться прямо в коридоре. Люда ойкнула и отвернулась. Тай понял, что опять нарушил какое-то табу. Разобраться в них было сложно. Почти вся жизнь Богданова состояла из каких-то страхов и ограничений. Понять, почему перед одними женщинами раздеваться можно, а перед другими нельзя, Тай не мог. Сбросив одежду, он пошел в ванную и принялся тщательно дезинфицировать тело. Из швов на животе наконец перестал сочиться желтоватый гной, а сами рубцы стали бледнеть.

Стоя под струями, он размышлял, чего же от него хочет Люда. Ответ был очевиден – дело в Максе. Вряд ли женщина пригласила его, чтобы дать возможность помыться. Посадник предупредил их еще в больнице, чтобы не высовывались. Взвод Паду и так чуял неладное, ни к чему дразнить стража. Через несколько недель, пообещал старик, он свяжется с парочкой. А пока им следовало затихнуть и максимально слиться с обществом.

Люда приоткрыла дверь в ванную и протянула ему простынь. При этом она демонстративно отворачивалась, хотя улучила момент, чтобы посмотреть на интересующие ее места.

– Вот, – сказала она – завернись. Твою одежду я в машинку засунула.

Догматик набросил простыню, прикрывая половые органы и зад. Почему-то на Земле считалось постыдным показать их малознакомому человеку. Из мертвопедии Богданова поступал странные и противоречивые сведения об этом. При этом все люди были просто повернуты на почве секса. В голове Богданова хранилось несколько тысяч коротких рассказов, они назывались «анекдоты», про секс. Их рассказывали, когда собирались ритуально поесть и выпить разбавленный этанол. Некоторые можно было произносить при женщинах, а некоторые считались «неприличными». Тай честно пытался разобраться в обычаях землян, но это было сродни попытке прочитать библиотеку свитков, которые скатали в тугой шар. Обрывки он видел, а общий смысл прятался внутри.

О том, что пришел в гости, догматик не пожалел. На кухне его ждало много еды. Людмила не знала, можно ли святому есть скоромное и, на всякий случай, уже распланировала куда уберет мясные блюда, если гость проявит возмущение. После помойки гость возмущение выказывать не стал, хотя ел скромно по общепринятым меркам. Женщине было невдомек, что Тай отъедался от души. Просто у него объедание практически совпадало с требуемым количеством калорий. Тело Богданова уже похудело, но до жилистого Тая ему было далеко. В конце хозяйка налила две чашки с горячим наркотическим напитком, впрочем, довольно безвредным в разумных дозах, и села напротив догматика.

– Я так бесконечно благодарна тебе, – искренне сказала она – если бы не ты, Макс бы умер. Вообще не представляю, как мне жить без него.

Тай ничего не отвечал. Только холодно смотрел на то краснеющую, то бледнеющую женщину. Она не врала, сын был для нее смыслом жизни. С ужасом она ждала того момента, когда повзрослевший птенец упорхнет из гнезда. Настоящие птицы, более здравомыслящие в своем эгоизме, в определенное время сами выпихивают детенышей из родительской колыбели. Но после того случая Люда узнала куда больший страх. Макс мог не просто отдалится, он мог превратиться в ничто. В земляной холмик. В холодный памятник. В безмолвие.

Это она их увидела. Два трепыхающихся на грязной клумбе тела, надсадно кричащих от боли. Мальчик и девочка, наслушавшиеся бреда об тягости бытия. Люда бегала вокруг, ждала скорую, двенадцать минут запредельной паники. Вой сирены и прыгающая на «лежачих полицейских» скорая, где она отчетливо поняла, что дети не выживут. По короткому вздоху водителя, по слишком спокойному взгляду фельдшера. Медики их уже приговорили. Может быть их даже расстроит факт гибели двух малолеток. Но Людмила ощутила пустоту, невероятную, бескрайнюю и ледяную пустошь вокруг себя, где совершенно безразлично, куда ты пойдешь, мир все равно останется пустым и холодным.