Таящийся у порога

Но меня в ту минуту интересовала не газета — которая к тому же оказалась двухдневной давности — и не старинные документы; мое внимание привлекло мозаичное окно. По какой-то неведомой причине кузен его и боялся, и испытывал к нему странную тягу; он словно раздвоился — одна его половина боялась окна, вторая им как будто восторгалась. Полагаю, было бы разумно предположить, что та половина Эмброуза, которая боялась окна, заставила его прийти в мою комнату прошлой ночью, а та, что тянулась к мозаичному окну, стала причиной лунатизма моего кузена. Я начал внимательно разглядывать окно. Разумеется, рисунок мозаики — концентрические круги и прямые лучи, сложенные из прекрасно подобранных кусочков стекла пастельных тонов, кроме разве что центрального круга, сделанного из простого стекла, — был поистине уникален. Такого я не видел ни в одном европейском соборе и ни в одной американской церкви готического стиля — ни по рисунку, ни по подбору оттенков, ибо и техника исполнения разительно отличалась от техники всех известных мне мозаик Европы и Америки. Исключительно гармоничные, подобранные с учетом малейших цветовых нюансов, кусочки стекла словно перетекали один в другой, переливаясь всеми оттенками голубого, желтого, зеленого и лавандового, будучи светлее во внешних кольцах и очень темными — почти черными — возле центрального «глаза» из бесцветного стекла. Впечатление было такое, словно кто-то смыл черный цвет с центрального круга на соседние кольца или, наоборот, перелил его с внешних, более светлых, на внутренние кольца; при этом цвета переходили один в другой столь искусно, что создавали иллюзию движения, словно они сами сливались друг с другом, как живые.

И все же не это стало причиной беспокойства моего кузена. Подобные вещи Эмброуз умел легко объяснять и сам, не нуждаясь ни в чьей помощи; не напугали бы его и «живые» переливы света внутри мозаичного рисунка, которые, как известно, возникают от чрезмерно длительного созерцания, ибо окно в кабинете и в самом деле было сделано на высочайшем техническом и художественном уровне, к тому же мастером, наделенным богатейшей фантазией. У этой иллюзии оживающих красок, несомненно, было какое-нибудь научное объяснение, однако в тот момент, когда я разглядывал необычное окно, мое внимание привлекло нечто совсем иное, что никак не поддавалось рациональному анализу. Мне показалось, что в окне появился какой-то рисунок или портрет, который возник внезапно, словно его кто-то туда вставил или даже словно он сам вырос прямо на стекле.

Нет, это не могло быть игрой света, поскольку окно выходило на запад и в этот час находилось в тени; кроме того, быстро забравшись на шкаф и заглянув в окно, я убедился, что снаружи не было ничего такого, что могло бы отражать свет. Тогда я стал внимательно наблюдать за цветными вставками; ничего не происходило. Подумав, что мне это показалось, я все же решил последить за окном, причем в разное время — и днем, при солнечном освещении, и ночью, при свете луны.

В это время Эмброуз крикнул из кухни, что завтрак готов, и я прервал свои наблюдения, твердо решив тщательнейшим образом изучить странные световые эффекты окна, тем более что времени у меня было предостаточно и возвращаться в Бостон я пока не собирался — во всяком случае, до тех пор, пока не будет выяснена причина странного поведения моего кузена, о котором тот упорно не желал говорить.

— Вижу, ты выкопал несколько историй из жизни Элайджи Биллингтона, — с нарочитой прямотой сказал я, усаживаясь за стол.

Эмброуз кивнул.

— Ты же знаешь, я увлекаюсь генеалогией и вообще люблю все старинное. А ты?

— В смысле, могу ли я что-нибудь добавить в твою коллекцию?

— Да.

Я покачал головой.

— Боюсь, что нет. Впрочем, если я почитаю документы из твоего кабинета, может, что-нибудь и вспомню. Можно?

Он был в нерешительности. Конечно, ему этого не хотелось; но, с другой стороны, какой смысл скрывать от меня то, что я уже видел?

— Пожалуйста, смотри, сколько хочешь, — небрежно бросил он. — Мне они ни к чему. — Он отхлебнул кофе и бросил на меня внимательный взгляд. — Честно говоря, Стивен, я здорово увяз в этом деле и теперь уже вообще ничего не понимаю; но, знаешь, у меня такое чувство, что бросать его нельзя, поскольку, если мы его бросим, могут произойти странные и ужасные вещи, которые все же можно предотвратить — если знать, каким образом.

— Какие вещи?

— Не знаю.

— Ты говоришь загадками, Эмброуз.

— Да! — почти крикнул он. — Это загадка. Это целый набор загадок, у которых неизвестно, где начало, а где конец. Я думал, что все началось с Элайджи, теперь я так не думаю. И чем все это закончится, тоже не знаю.

— Поэтому ты и позвал меня? — спросил я, радуясь, что разговариваю со своим прежним кузеном, а не с лунатиком.

Он кивнул.

— В таком случае расскажи, что здесь происходит.