Таящийся у порога

Но если Лютер и Сари были единственными обитателями дома, то откуда же взялся загадочный «Р.»? Или это был Рэлса Марш, который заявился сюда с визитом? Эту версию Эбнер тут же отбросил — ибо ничто не говорило о том, что Рэлса Марш продолжал питать нежные чувства к своей кузине после ее отъезда из Инсмута; во всяком случае, ни одна из записей деда Лютера не подтверждала эту гипотезу.

Следующая фраза опять-таки была более чем странной:

«Две черепахи, одна собака, останки сурка. Бишопы — две их коровы найдены на краю пастбища на берегу Мискатоника».

Потом следовали такие данные:

«За полный месяц: 17 коров, 6 овец. Жуткие изменения; рост пропорционален кол-ву съеденного. Был З. Весьма обеспокоен слухами».

Могло ли «З.» означать «Зебулон»? Скорее всего, да, решил Эбнер. Видно, тот заходил к Лютеру в надежде услышать от него объяснения по поводу происходивших в округе загадочных событий, но ушел ни с чем; по крайней мере, в своей недавней беседе с Эбнером старик так и не смог толком объяснить ситуацию вокруг комнаты с заколоченными ставнями, ограничившись лишь намеками да недомолвками. Нет нужды говорить, что дед и не думал посвящать Зебулона в содержание своего дневника, хотя не счел нужным скрывать от него самый факт существования этих записей.

Вообще же Эбнер не мог отделаться от ощущения, что рукопись, которую он держал сейчас в руках, создавалась Лютером в качестве черновой. Дед наверняка намеревался когда-нибудь возвратиться к этим записям и оформить их в надлежащем виде; в теперешнем же своем обличье они были неряшливы и фрагментарны, а их смысл доступен только тому, кто обладал ключевой информацией, то есть только самому Лютеру Уэйтли. Стиль изложения был бесстрастен и лаконичен, однако в последних сообщениях уже явственно сквозили тревожные нотки.

«Пропала Эйда Уилкерсон. Остался след — будто ее тело тащили волоком. В Данвиче паника. Джон Сойер грозил мне кулаком — стоя на другой стороне улицы, где я не мог его достать.

Понедельник. На этот раз Ховард Уилли. Нашли только ногу, обутую в башмак!»

Ближе к концу рукописи Эбнер обнаружил, что в ней недостает многих страниц: они были вырваны рукой деда Лютера — вырваны в исступлении, с корнем, хотя ничто, казалось бы, не указывало на причину столь неожиданной ярости. Да, это мог сделать только Лютер Уэйтли: видно, почувствовав, что написал лишнее, он решил изъять из тетради факты, проливавшие свет на тайну заточения несчастной тети Сари, дабы вконец запутать того, в чьих руках окажутся эти заметки. Что ж, это ему удалось на славу, подумал Эбнер.

Он продолжил чтение уцелевших записей. В следующей фразе опять говорилось о таинственном «Р.»:

«Р. наконец-то вернулся».

И затем:

«Заколотил ставни в комнате Сари».

Последняя же запись выглядела следующим образом:

«Когда он сбросит вес, держать его на строгой диете и регулировать размеры».

Пожалуй, эта фраза была самой непонятной из всех. «Он» — это и есть «Р.» либо же это кто-то другой? И, кем бы «он» ни был, зачем понадобилось держать «его» на диете? И что имел в виду старик Лютер под «регулированием размеров»? Эти вопросы казались Эбнеру совершенно неразрешимыми, так что прочитанные им письма и записи ни на йоту не приблизили его к разгадке этой несусветной галиматьи.

Эбнер в раздражении отодвинул в сторону гроссбух, с трудом подавляя в себе желание спалить его в камине. Дедовских записей, на которые он возлагал такие большие надежды, оказалось явно недостаточно для того, чтобы раскрыть обитавшую в этих старых стенах зловещую тайну рода Уэйтли. Его раздражение усиливалось зародившимся в душе смутным страхом — он чувствовал, что малейшее промедление в разгадке этой тайны может обернуться для него самым печальным образом.