Таящийся у порога

Жители Аркхема ныне почти забыли мрачные предания о тех местах, которые когда-то рассказывали их бабушки, сидя у камина и мысленно возвращаясь в далекое прошлое – вплоть до времен охоты на ведьм. Как водится в таких случаях, предания эти постепенно утратили связь с реальностью, если не считать вскользь брошенных упоминаний о том, что «вон тот лес принадлежал Биллингтону, и холмы тоже принадлежали мистеру Биллингтону»; надо сказать, что в этой округе ему принадлежало все, включая огромный дом, которого не было видно с дороги, поскольку стоял он в лесу, на живописном холме, «возле башни и круга из каменных столбов». При этом один лишь вид старых корявых деревьев напрочь отбивал охоту приблизиться к дому, да и в целом дремучий лес не вызывал желания забраться в него подальше, так что в заброшенную усадьбу не совались даже орды собирателей старинных обычаев, легенд и домашней утвари, которых дом Биллингтона вполне мог бы заинтересовать. Что же касается леса, то о нем ходила и вовсе дурная слава; редкие путники спешили миновать эти места, испытывая к ним странную неприязнь, которую и сами не могли объяснить, приписывая ее собственному воображению. Когда же лес оставался позади, путник облегченно вздыхал, радуясь, что скоро будет дома – в Аркхеме, Бостоне или каком-нибудь отдаленном селении, – где так хорошо и безопасно.

«Старого Биллингтона» еще помнили в Аркхеме, хотя давно уже умерли те, кто знал его лично. Элайджа Биллингтон – так его звали, и был он сельским сквайром начала девятнадцатого века. В этом доме жил еще его дедушка, а до него – прадедушка; когда же Элайджа состарился, то уехал на землю своих предков – в Южную Англию. С тех пор о нем ничего не было слышно, хотя налоги на оставленное имущество он выплачивал аккуратно через адвокатскую фирму, чей адрес в респектабельном Миддл-Темпле придавал еще большую внушительность легенде о Старом Биллингтоне. Шли годы; Элайджа Биллингтон воссоединился со своими предками, как и его поверенные; в свое время за отцом последовал сын Элайджи, Лабан, после чего естественный ход событий начали повторять уже его сыновья, ибо ежегодные налоги на оставленные владения выплачивались регулярно через нью-йоркский банк, и собственность по-прежнему именовалась «владениями Биллингтона». Впрочем, на рубеже двадцатого века появились слухи, что последний из рода Биллингтон, кажется, кто-то из сыновей Лабана, не оставил после себя наследника мужского пола, поэтому наследство перешло к его дочери, чьего имени никто не знал; было только известно, что именовалась она «миссис Дьюарт», но эти жалкие крохи сведений, не представлявшие никакого интереса для жителей Аркхема, были вскоре забыты, ибо кому какое дело до миссис Дьюарт, которой никто и в глаза не видывал, если даже о самом Старом Биллингтоне и его «странных звуках» вспоминали теперь лишь немногие?

Именно этими «звуками» и прославился некогда Старый Биллингтон; особенно ревниво хранили подобные воспоминания отпрыски некоторых почтенных семейств, упорно относящих себя к местной аристократии. Впрочем, время не пощадило и эти истории, ни одна из которых не сохранилась в более-менее отчетливом виде; говорили только, что странные звуки раздавались в основном в сумерки и по ночам и что доносились они со стороны холмов, где жил Биллингтон, однако никто не мог точно сказать, сам ли Элайджа производил их, или у звуков был иной источник. Скорее всего, память об Элайдже Биллингтоне канула бы в Лету, если бы не древний лес и окружавшая его густая дикая поросль и если бы не болото в глубине этого леса, неподалеку от дома Биллингтона, откуда весенними ночами доносились такие лягушачьи концерты, каких никто не слышал в радиусе ста миль от Аркхема, и где летом в пасмурную погоду появлялись сполохи какого-то неестественно яркого света, отражавшегося в низких ночных облаках. Кто-то пустил слух – и с ним все согласились, – что свет возникает из-за скоплений светлячков, давно облюбовавших эти места наряду с лягушками и другими болотными тварями. С отъездом Элайджи странные звуки прекратились, но кваканье лягушек продолжалось, свечение не угасло, и летними ночами там по-прежнему пронзительно вопили козодои.