Таящийся ужас 2

— …а корневая система располагается глубоко и хорошо разветвлена, — услышал я слова главврача. — Таким образом, операция, и в этом нет никаких сомнений, лишь ускорит смерть. Разумеется, в первую очередь мы обязаны принимать во внимание интересы самого пациента, но с другой стороны — рискуем исказить важнейшую научную информацию, если не сказать больше — вообще лишиться ее. Иными словами, я полагаю, что едва ли целесообразно вмешиваться в естественный процесс роста новообразования…

Я аккуратно и тихо прикрыл дверь, поймав себя на мысли о том, что слово «естественный» в данном случае звучит по меньшей мере странно. Тем не менее я лишь убедился в том, о чем догадывался и раньше, а именно, что они и не собираются оперировать мать и она фактически обречена. Впрочем, к подобной новости я отнесся достаточно спокойно, так как понимал, что смерть лишь избавит ее от мучений.

Мать же продолжала плакать, стонать и все время повторяла одни и те же вопросы: когда же состоится операция, когда они вырежут эту опухоль и когда наконец прекратятся боли. А боли были, похоже, нешуточные, поскольку врачам приходилось все время увеличивать дозы впрыскиваемого морфия. Кроме того, аппетит матери достиг поистине фантастических размеров.

Я отчетливо различал возвышавшийся из-под простыни бугор нароста. В последние дни он рос особенно быстро: утром — одно, вечером — заметное увеличение; а утром следующего дня — еще увеличение на несколько сантиметров.

В области живота она возвышалась на добрых сорок пять сантиметров, а по мере приближения к горлу и ступням постепенно сходила на нет. Теперь опухоль достигла уже рук и ног, в первую очередь левых. Я предчувствовал, что к следующему утру она подступит к шее и мне удастся впервые увидеть ее край.

Мать тоже это поняла, хотя ни один из нас напрямую не касался этого вопроса. На другой день я обнаружил, что она попросила установить ширму между кроватью и стулом, на котором я обычно сидел. Я пытался протестовать, но она объяснила:

— Хватит с меня и того, что врачи и сестры постоянно с головы до ног рассматривают меня. Но чтобы ты, мой единственный сын, тоже видел это — нет, не бывать этому. О Господи, за что ты послал мне такое наказание?!

И правда, всю свою жизнь мать вела себя столь безупречно и непорочно, что я готов был допустить, что и чрезмерная добродетель способна прогневить Бога.

И все же я осмелился запротестовать против ширмы, хотя, и понимал, что рискую сильно обидеть мать. Она неожиданно уступила и перегородку убрали, но всякий раз, когда я входил в палату, мать натягивала простыню, закрываясь с головой. Таким образом, все, что я мог видеть, это выступающий наружу громадный бугор, который изнутри подрагивал и шевелился. Я брал руку матери в свои ладони, хотя разговаривали мы очень мало. Она почти постоянно пребывала в состоянии оцепенения, измученная непрёкращающимися болями и оглушенная чудовищными дозами морфия. Но несмотря на все это, она неизменно натягивала простыню на голову и не снимала ее до тех пор, пока я не выходил из палаты.

Как-то, однажды утром, меня поразила царившая кругом тишина, Лишенная привычных стонов матери, палата, казалось, погрузилась в царство невыносимого безмолвия. И я понял, что она была больше не в состоянии говорить, и только беспрерывно, с отчаянием сжимала мою ладонь, словно пыталась что-то сказать. Мне кажется, она продолжала настаивать на немедленной операции. Я снова, в который уже раз переговорил с врачами, однако добился все того же неутешительного результата.

— Не беспокойся, мама, — успокаивал я ее, — они скоро начнут подготовку к операции. А потом ты пойдешь на поправку, снова будешь работать в библиотеке, увидишься со своими старыми друзьями. — Иногда мне даже казалось, что эти слова помогают снять хотя бы малую толику ее чудовищного напряжения.

Вскоре мать потеряла способность нормально есть, и я понял, что вот-вот наступит конец. Я опасался, что врачи перейдут на внутривенное питание и тем самым лишь продлят ее агонию, но этого не случилось. Очевидно, они предпочли не вмешиваться в то, что сами же называли «естественным» ходом развития болезни.

Время тянулось невыносимо медленно. На следующее утро в палату пришла еще одна медсестра — явно на подмогу первой. Я сразу смекнул, что конец близок. Сестра постоянно делала какие-то записи в своем блокноте. При виде меня мать неизменно натягивала простыню, закрываясь с головой, и меня невольно поражало, что у нее еще оставались на это силы. Меня до глубины души трогала ее забота о том, чтобы не ранить мои сыновние чувства собственным видом. Теперь мне не составило бы большого труда откинуть простыню и удовлетворить свое давнее желание, но я устоял перед соблазном, поскольку не мог ослушаться ее воли.