Таящийся ужас 3

Затем я взял свои порошки, глянул в инструкцию и тщательно перемешал содержимое всех пакетиков друг с другом. В совершенно новой кастрюле, которую я купил неделю назад и спрятал на одной из верхних полок в кухонном шкафу, я подготовил из белых порошков жидкий раствор, поставил на газ, довел до кипения, а затем остудил. Рука у меня, слава Богу, твердая, вот только веки то и дело беспричинно подергиваются, а в уголках глаз скапливаются слезинки. Профессиональное заболевание. Впрочем, я довольно легко избавляюсь от этих слез: просто резко дергаю головой и они срываются. Можно даже сказать, что я научился сплевывать глазами, определенно можно, если как следует задуматься над этим.

Я тихонько напевал свою песенку, а в голове все время вертелись кое-какие мысли.

Я вспоминал, как травил голубей в парке.

Почему меня так никогда и не схватили за руку? Я неоднократно задавал себе этот вопрос, чтобы позабавиться и подразнить себя. Конечно же, у меня был на него готов ответ. Простой, очень простой ответ. Меня не схватили потому, что не знали, в каком направлении я нанесу свой следующий удар. Я разбросал кукурузные зерна в городском парке — это было в понедельник утром, а уже вечером в тот же день все газеты были переполнены фотоснимками мертвых птиц, лежавших, как трупы солдат на плацдарме после высадки морского десанта. Утром во вторник я разбросал арахис перед городской библиотекой, а вечером увидел на страницах газет новые фотографии мертвых голубей…

Что в этих условиях могла сделать полиция? Откуда знать пехоте, куда назавтра поведет ее генерал? Я разворачивал свои силы, двигался вперед, отступал — буквально будоражил их своей тактикой «бей — беги». Ну как они могли схватить подобного противника? Если ваши следы ведут в одном направлении, вас наверняка в конце концов поймают. Но если один отпечаток сегодня располагается здесь, другой завтра — в десяти милях отсюда, а послезавтра новый вдруг оказывается у вас за спиной, как же вам преследовать преступника — под силу это вообще кому-нибудь? Именно поэтому они и не смогли выследить меня, пока я забавлялся отравлением голубей. Именно в этом заключалась моя теория. Так оставить следы…

Вот по такому пути и текли мои мысли, пока я смешивал порошки в маленькой желтой кухне под светом единственной яркой лампочки, за плотно задвинутыми шторами, слыша доносившийся из спальни храп моей жены.

Наконец работа была завершена. Вся смесь сосредоточилась в одной пробирке. Я поднес ее к свету — жидкость поражала своей кристальной чистотой и прозрачностью. Я улыбнулся. В уголке одного глаза блеснула слезинка радости. Я смахнул ее. Теперь мне было ясно: я ни в чем не отступил от рекомендаций старинной библиотечной книги и не совершил ни единой ошибки.

«…один-единственный неверный шаг или отступление от предписанных рекомендаций придаст жидкости отвратительный оттенок. Конечный продукт должен быть прозрачен как слеза…»

Рука моя не дрогнула, хотя сердце в груди было преисполнено ликованием. Наконец-то у меня есть это.

Я тщательно закрыл пробирку пробкой и принялся убирать на кухне. Через пять минут она сверкала чистотой. Я всегда с уважением относился к работе по дому.

Я тщательно вытер полотенцем каждый палец, после чего подул на них. Человек, работающий на стеллажах публичной библиотеки, обычно имеет привычку дуть себе на пальцы.

После этого я снова обратился к своим выпискам:

«…ничто на земле не способно притупить его жало, ни одна сила не может вырвать его сердце, никому не дано укротить биение его пульса — ни огонь, ни вода, ни воздух, ни почва. Он подобен Люциферу и так же, как он, непобедим. Сожги его, но он снова засияет, утопи — он впитает влагу, закопай — прорастет. Прикосновение его подобно року. Прежде плоть сгниет, чем ослабнет его сила…»

Я решил порадовать себя одной из своих старых шуток. «Словно античный поэт написал рекламное объявление о лаке для ногтей», — сказал я себе. Впрочем, чувства юмора у меня хватает. Как говорит Генри Петерс, «хитри, но живи». А теперь наступала пора основной части вечерней забавы.

Ежедневно миссис Петерс и я выпивали одну бутылку молока и одну — сливок. И сегодня вечером две пустые и чистые бутылки — прямо-таки родные братья, только один постарше и побольше, а другой, младший, более миниатюрный, олицетворявшие собой источник силы, бодрости и энергии, стояли рядышком у края раковины. Я внимательно оглядел их. Потом покачал головой, словно в чем-то допустил промашку. Но колебание длилось лишь какое-то мгновение.