Таящийся ужас

Шторм неистовой битвы сотрясал скалли. Здание превратилось в развалины, где ноги скользили в лужах пролитой крови, а тех, кто, поскользнувшись, падал, ждала смерть. Обезображенные гримасой ярое словно ухмылкой, головы скатывались по скользким плечам. Копья с шипами вырывали еще бьющееся сердце, заливая горячей кров грудь. Словно скорлупа ореха, раскалывались черепа, и их содержимое пачкало сверкающую сталь боевых топоров. Из темноты возникал нож из распоротого живота вываливались на пол дымящиеся внутренности Скрежет стали о сталь, звуки ударов сливались в оглушительную какофонию. Никто не просил пощады, никто не проявлял милосердия. Раненый викинг подмял под себя темнокожего воина и сжал мертвой хваткой шею, не обращая внимания на удары, которые тот вновь и вновь наносил ему, погружая нож в его тело.

Один из смуглых людей схватил ребенка, который воя, выбежал из внутренних покоев, и разбил ему череп о стену. Другой намотал на руку золотистые волосы норманнки и заставил встать на колени. Женщина плевала ему в лицо, пока он не перерезал ей горло. Ни единого возгласа страха, мольбы сохранить жизнь; мужчины, женщины, дети - все умирали сражаясь, с судорожным всхлипом ненависти, рычанием неутолимой ярости на устах.

И стол, на котором неподвижный как скала возвышался Черный Человек, омывали волны кровавого побоища. У ног его испускали дух, викинги и воины его племени. Сколько сцен безумия и кровавого открывалось перед твоим каменным взором за все эти годы, Черное Божество?

Плечом к плечу сражались Торфел Прекрасный и Свейн. Сакс Ательстан, золотистая борода которого словно встала дыбом в неистово упоении битвой, прислонился к стене, и с каждым взмахом его огромного двуручного топора падал замертво один из нападавших. К нему прорвался Турлох, молниеносным поворотом туловища избежав первого могучего удара. Тут проявились преимущества легкого ирландского топора: пока сакс смог вновь пустить в ход свое массивное оружие, в его тело, словно зуб кобры, впился далкассийский топор; лезвие, пробив кольчугу, рассекло ребра, - и Ательстан пошатнулся. Еще один удар, и, истекая кровью от раны в виске, он рухнул на пол.

Теперь только Свейн преграждал путь к Торфелу; Турлох, словно пантера, прыгнул вперед, но его опередили. Вождь смуглых людей тенью скользнул под просвистевший над головой меч Свейна и своим коротким клинком нанес удар снизу, под кольчугу. Турлох и Торфел стояли теперь лицом к лицу. Оставшись в одиночестве, викинг не испытывал страха - он даже засмеялся в упоении боем, нанося удар, но на лице Турлоха не было улыбки жестокой радости, он ощущал лишь неутолимую ярость, что заставила дрожать его губы и превратила глаза в горящие синим огнем раскаленные угли.

Зазвенела сталь о сталь; при первом же ударе меч Торфела сломался. Юный повелитель морей, как тигр, прыгнул на своего недруга, направив обломок клинка ему в лицо. Турлох безжалостно рассмеялся; сталь рассекла ему щеку, и в тот же миг он отсек Торфелу левую ногу. Викинг тяжело упал на пол, затем с усилием поднялся на колено; пальцы судорожно сжимали пояс в поисках кинжала. Глаза его были затуманены.

- Будь ты проклят; добей меня, - прорычал он.

Турлох засмеялся.

- Где теперь твоя слава и власть? - насмешливо произнес он. - Ты, пожелавший взять в жены, похитивший принцессу Ирландии, ты…

Неожиданно прилив ярости лишил его дыхания, и, зарычав, словно пантера, он размахнулся. Топор описал сверкающую дугу и разрубил норманна от плеча до грудины. Второй удар отсек ему голову, и, держа этот страшный трофей, Турлох приблизился к лежанке, на которой распростерлась Мойра О'Брайан. Священник приподнял ей голову и поднес кубок с вином к бескровным губам. Затуманенные серые глаза скользнули по Турлоху, но, кажется, в конце концов она узнала, его и уста ее дрогнули в улыбке.

- Мойра, частица души моей, - с трудом произнес отверженный, - ты умираешь в чужой земле. И птицы, что щебечут среди холмов Куллана, будут плакать по тебе, а вереск - вздыхать, вспоминая твою легкую поступь. Но ты не будешь забыта: за тебя кровь будет стекать с боевых топоров, за тебя пойдут ко дну корабли и будут гореть города. А чтобы твой дух не ушел неутоленным в края Тир-нан-Оге, вот он - знак свершившейся мести!

Он поднял окровавленную голову Торфела.

- Во имя Господа, сын мой, - хриплым от ужаса голосом заговорил священник, - довольно, довольно. Неужели будешь творить дикости перед лицом… - видишь, она умерла. Да простит Создатель в неизреченной милости своей ее душу, ибо хоть она и лишила себя жизни, но умерла, как жила, в невинности и чистоте.