Тайфун

Выонг по-прежнему встречался с Ай. Теперь она держалась спокойнее, чем в первые дни после его возвращения. Помогло то, что, пока шли полевые работы, они трудились бок о бок. Частенько Выонг и Ай обедали вместе с приезжими, и если честно, то поначалу Ай ревновала Выонга, когда он заговаривал с медсестрой Тхин. Тем более, что Тхин без стеснения садилась на собраниях рядом с Выонгом, а когда обсуждали какой-нибудь вопрос, то могла и взять его за руку и пошутить над парнем. Но скоро Ай поняла, что ее волнения напрасны. Просто у Тхин был легкий характер, она хорошо пела и танцевала, а в спорах не любила уступать. К тому же Ай заметила, что Тхин с большим пониманием относится к чувствам ее и Выонга, и это сыграло решающую роль — они стали подругами.

Тхин неплохо разобралась в сложных взаимоотношениях между жителями селения, но не могла, конечно, не будучи местной, до конца понять все трудности, которые ожидали молодых людей на каждом шагу. Ей казалось, что деревенская молодежь не видит ничего зазорного во встречах Ай и Выонга, что это воспринимается всеми как дело обычное. Но мало кто знал, что из-за этих встреч все более натянутыми становились отношения Ай со старшей сестрой Нян. Внешне ничего не изменилось: сестры разговаривали между собой спокойно, спали в одном доме, работали вместе. Однако Ай чувствовала, что с каждым днем Нян все сильнее отдалялась, уходила в какую-то свою сокровенную жизнь. Нян не посещала собраний, не принимала участия в молодежных вечерах, не желала учиться. Если к Ай заходила Тхин, Нян тут же находила предлог, чтобы немедленно исчезнуть из дома, а если оставалась, то держалась с гостьей холодно и натянуто.

По субботам и праздникам сестры вместе отправлялись в церковь, но шли молча, словно им нечего было сказать друг другу. Не раз, когда Ай поздно возвращалась домой из кино или с собрания, она видела, что старшая сестра стоит на коленях перед распятием и шепчет молитвы. Увидев Ай, Нян сразу же замолкала, садилась на циновку и надолго замирала, будто изваяние. Ай ложилась спать, но сон не шел к ней, она не выдерживала, вскакивала и начинала трясти Нян за плечи, пытаясь вывести сестру из ее странного состояния. Однако Нян продолжала молчать и только глядела снизу вверх на младшую сестру укоризненными, полными слез глазами.

— Нян! Ну в чем дело? В чем я виновата, за что ты сердишься на меня? — тормошила ее Ай.

Ответ Нян, если она вообще отвечала, обычно был краток и однозначен:

— Я тебя люблю, а ты меня — нет, потому что ничего не делаешь, чтобы заслужить мою любовь.

Ай была бы рада, если бы сестра выбранила ее, высказала недовольство прямо. Но ее слова о любви, от которых у Ай почему-то замирало сердце, наводили Ай на подозрение, что, несмотря на кровные узы, между сестрами не то что любви, общего ничего нет. Тогда Ай, чтобы успокоиться, уходила к соседям или к друзьям отца, которые с готовностью принимали участие в судьбе девушки и всегда были рады помочь. Особенно любила бывать Ай у деревенского старосты дядюшки Няма. В молодости он много поколесил по стране в поисках работы и хорошо знал жизнь. Ням хвалил горожан, недавно помогавших на уборке риса, и говорил:

— Только хорошие ученики дядюшки Хо могут быть такими дельными, отзывчивыми людьми.

Он все угрызался, что не помог приезжим написать лозунги на церковной ограде, потому и на проводах чувствовал себя неловко.

Даже на торговку Тап двухнедельное пребывание гостей из города оказало благоприятное воздействие. По-прежнему она посылала дочерей на рынок торговать пирожками, но иногда заставляла идти в поле, вместо со всеми резать солому, качать воду, пересаживать рисовую рассаду. Да и сама торговка частенько показывалась теперь на улице с метлой в руках, вместе с другими женщинами наводя чистоту в деревне. Про себя торговка надеялась, что, может быть, Тхин, которую она под конец всячески начала обхаживать, обратит внимание на ее дочерей, сумеет уговорить их пойти учиться на фельдшериц.

У многих остались в памяти горячие дни уборки риса. Они и в самом деле были такие дружные и веселые!.. Даже сын церковного старосты Хапа тайком выбрался из дома и пришел на прощальный концерт гостей.

Но время шло, и понемногу замирала жизнь в деревне, снова покрывались грязью улицы, снова зарастали травой сточные канавы, снова у ручьев образовалась непролазная грязь. Только звон церковного колокола время от времени вторгался в эту сонную тишину.

Весенний урожай оказался не очень щедрым, но корзины в крестьянских домах наполнились рисом. А если корзины полны, то и в кошельках не гуляет ветер. Крестьяне, которые еще недавно не хотели убирать рис из боязни, что государство заберет весь урожай, теперь строили планы, что купить, что подлатать в хозяйстве. С одной стороны, это было неплохо, но с другой — когда человека одолевают заботы о личной выгоде, разве будет он думать об общих интересах, чтобы лишний час отработать на общественном поле?!