Тайфун

Селение Сангоай представляло собой семь обособленных хуторов, расположенных вокруг местной церкви. Земля здесь была хорошая, поэтому в прежние времена люди не уходили отсюда, и многие жили безбедно. Крестьяне ставили высокие прочные дома под черепичной крышей — вроде тех, что сохранились только у нескольких зажиточных семейств, еще оставшихся в деревне. Теперь же, после всех бурь и потрясений, от хороших домов почти ничего не осталось — их сменили низкие, крытые соломой хижины с глинобитными стенами. Когда с моря налетал сильный ветер или приходил тайфун, то горбатые серые крыши среди раскачивавшихся деревьев напоминали панцири черепах или загривки упрямых буйволов. Самым высоким зданием в селении была церковь. Глухой забор охватывал просторный церковный двор. Острый шпиль, казалось, протыкал небо, затянутое облаками. Церковь построили лет сорок назад. Местные крестьяне своими руками вырыли котлован, заложили фундамент и возвели стены из камня, купленного на пожертвования тех же крестьян. Строили долго, несколько лет, а потом был богатый праздник освящения храма — этот день до сих пор помнят старики. Одних буйволов зарезали, наверно, больше трех десятков. А сколько забили свиней, кур, наварили риса, натащили рыбы, креветок, пирогов, фруктов — и перечесть невозможно. Гостей со всей округи собралось раз в пять больше, чем местных жителей, и все жертвовали на храм божий, кто по мелочи, кто по-крупному. Бумажные купюры складывали в большой ящик, и он еле вместил все приношения. На подносах громоздились груды мелочи. Крестьяне селения Сангоай очень гордились тем, что, отказывая себе во многом, безропотно переносили все тяготы жизни и сумели построить такую красивую церковь. Вся дорога от уездного центра до деревни длиной в семь километров была усыпана цветами, когда встречали назначенного сюда священника. Тот освятил церковь и причастил верующих. Гости прищелкивали языками от восхищения и хвалили местных крестьян за богопочитание.

В тот день рано утром громкий колокольный звон, рождая радость в сердцах жителей деревни, ласкал слух высокими чистыми звуками, будя всю округу. Труд крестьянский тяжел, год за годом проходит в изнурительной борьбе с природой — то наступает палящий зной, и тогда нужно таскать на себе воду, спасая посевы от засухи, то налетает с моря тайфун, и тогда нужно поднимать рис, затопленный и поваленный. Но люди терпеливо сносят все, уповая на лучшее будущее. И, может быть, именно надежда на божью помощь подвигла крестьян и деньги собрать на церковь, и трудиться на ее строительстве не разгибая спины. После появления церкви жизнь их и дома не стали лучше, зато церковные угодья заняли несколько десятков мау[2], церковный двор вымостили темно-красным кирпичом, а на стены и ограду храма извели прорву извести. Хорош был и дом священника; еще бы, ведь он и его помощники — это посланцы всевышнего на грешной земле. Им и права большие что в церковной, что в мирской жизни.

Но началась война Сопротивления, и весь приморский район захватили французы. Когда они пришли в деревню, церковь вдруг изменила свой облик. Теперь ее оконные проемы и даже сводчатая дверь превратились в амбразуры, а шпиль — в наблюдательную вышку, с которой на несколько километров просматривалась вся округа. По временам эти проемы уподоблялись пасти сатаны, и тогда из них извергался удушливый дым и огненные строчки пулеметных очередей, в мгновение ока уносившие десятки человеческих жизней. По верху церковной ограды натянули колючую проволоку, а во дворе построили несколько блокгаузов. По ночам из них неслись ужасные крики, слышались удары и топот, словно из преисподней. Дорога, что вела к церкви, стала пустынной. Даже воздух возле церкви пропах кровью, и казалось, стоит пройти рядом с божьим храмом, сразу испачкаешь одежду в крови. И сегодня, когда враг давно уже выбит из этих мест и брошенное оружие убрано, нет-нет да и появится в воздухе тошнотворный запах крови и послышатся крики избиваемых людей. Колокольный звон по-прежнему раздается на всю округу, но теперь голоса колоколов изменились — они не поют, а ревут, словно попавший в западню зверь.

Давно уже не вспоминают люди, как экономили каждый грош, каждую чашку риса, собирая деньги на церковь, как проливали пот на ее строительстве, как с гордостью выслушивали похвалы гостей. Все, что вчера почиталось, сегодня потеряло значение, да и от самого авторитета церкви ничего бы не осталось, если бы не вековая привычка. И потому особенно обидно, когда вечером под гром трех колоколов, от которого, кажется, шпиль начинает раскачиваться в такт мерным ударам, приземистые крестьянские лачуги, беспорядочно разбросанные вокруг церкви, испуганно вжимаются в землю.