Тайфун

Жнецы медленно передвигались по узким междурядьям, при каждом наклоне срезая пучок риса. По всему полю, куда хватало глаз, мелькали белые ноны. От долгого пребывания в воде стебли разбухли, спутались с соседними и образовали плотную массу. Колосья было трудно сложить в пучок, и даже острый серп с трудом одолевал его сопротивление. Но дело шло, с каждым шагом жнецов все расширялось пространство, на котором оставалось только стелющееся жниво. Срезанные пучки лежали прямо на воде, напоминая паруса джонок. Ноги жнецов месили черную грязь, и противный запах гниения становился от этого сильнее. Большие пиявки, как золотистые нити, извивались в мутной жиже, выискивая очередную ногу, и исчезали на дне, только насосавшись досыта крови.

Мужчины, высоко закатав брюки, склонялись к самой воде и старались делать пучки побольше — сколько захватывала рука. У женщин снопы получались маленькими, зато работа шла сноровистее, и женщины не отставали от мужчин. Вода тяжко вздыхала при каждом движении жнецов и заливала их одежду, то одна, то другая женщина взвизгивала и отделывалась от пиявки, присосавшейся к ноге. Однако работа ни на секунду не прерывалась.

Через несколько часов люди устали. Наклоняться становилось все труднее. Но тут кто-то запел, и в такт песне работа сама собой ускорилась. А солнце поднималось все выше. Из темно-розового грейпфрута, каким было солнце рано утром, оно превратилось в раскаленную поковку, только что вынутую из печи. И жарило как следует. Налетавший с моря ветерок не приносил прохлады, только шевелил метелочки риса, торчавшие из воды, которая не холодила ног. Усталость давала себя знать все сильнее. Те, у кого был опыт, вырвались далеко вперед, но таких было немного. Остальные держали серп первый раз, и одного энтузиазма оказалось мало. Непривычные к воде и такой работе, руки быстро багровели, распухали и кровоточили из-за порезов о жесткие листья. От соленого пота, смешанного с грязной водой, одежда промокла насквозь. Местные работали не спеша, поддразнивая городских, пересыпая свою речь шутками и смехом. Они ждали, что гости вот-вот выбьются из сил и бросят работу, но те не сдавались.

И тут из деревни послышался усиленный мегафоном голос: «Товарищи! Группа кадровых работников опережает всех, она скосила уже больше двух мау…»

Мегафон было смолк, но вскоре снова раздался голос: «Члены кооперативов! Не годится нам, более опытным в уборке риса, уступать новичкам, давайте-ка поднажмем!»

Было девять часов утра. На дороге появилось несколько деревенских парней, возвращавшихся в деревню с рынка. Они несли какие-то покупки, шли не спеша, вразвалочку, весело переговаривались. Увидев на поле множество девушек, остановились и вытаращили глаза.

— Смотрите, а вон у той, что повыше, ножки-то ничего, а!

— Только загореть почему-то не успели!

Школьницы, к которым относились эти слова, не знали, как себя вести, — то ли смеяться, то ли плакать, то ли бежать. Одна так и сделала: бросила колосья в воду и кинулась к подругам.

Парень с длинными завитыми волосами прокашлялся и скороговорочкой прогнусавил вслед убегавшей девушке куплет из пошлой песенки:

— Эй, погоди, не убегай, подружка,
А вдруг нам повезет с тобой;
Приблизимся, как к кружке кружка, —
Что, если я — избранник твой…

В волости хватало бездельников. В годы долгой оккупации часть молодежи, особенно дети состоятельных родителей, привыкла ничего не делать. Все, что умели эти здоровые парни, — околачиваться на рынке, торговаться или торговать. Заветное желание — купить рубашку поярче, а брюки поуже. Эти лодыри не давали проходу ни одной девушке. Однако бравые молодцы быстро линяли, превращаясь в мокрых куриц, как только оказывались перед местными властями. А когда проходил очередной набор в армию, их словно ветром выдувало из селения! Однако стоило появиться праздничной процессии, приехать в деревню кинопередвижке или артистам, как напомаженные хлюсты в таиландских сандалетах, добытых у спекулянтов, оказывались тут как тут, пели, шумели и хулиганили.

Люди, работавшие на поле, поначалу не обратили внимания на незваных гостей. Но поведение их становилось все развязнее, приставания — все назойливее, и тогда одна артистка, женщина уже немолодая — ее звали Тхин, — разогнулась, огляделась по сторонам и сразу поняла, в чем дело.

— Девушки, послушайте-ка! — крикнула она. — Предлагаю поприветствовать нарядных молодых людей, которые, прогулявшись на рынок, теперь пришли помочь нам. Давайте-ка, девушки, свои серпы, отдадим их этим молодцам.

Парни продолжали бесцеремонно разглядывать девушек. Один из них, похожий на пестрого головастика из-за яркой одежды и красных прыщей, усыпавших все его лицо, — это он пропел начало песенки про любовь — осклабился во весь рот, показав несколько золотых коронок.

— А что, если будет любовь, то почему бы не преодолеть горы?!

Тхин рассмеялась.