Тайфун

— Рис в этом году на славу уродился. Но и убрали его быстро — горожане помогли. Поначалу уборка все равно шла медленно, однако когда крестьяне узнали, что собранный рис делят в тот же день, работа закипела. Еще бы не работать: день провел на поле, а вечером уже тащишь к себе на двор полные корзины и начинаешь сушить. Однако каждый день какая-то часть риса оставалась неразделенной, лишней как бы. Ну вот правление и начало этот лишний рис собирать понемногу да понемногу, а потом и набралась не одна сотня килограммов. Часть этого риса поделили между собой, а остальной ссыпали в большие корзины, вот они-то и стоят за нашим домом. Рис хороший — налитой, крупный.

Женщина кончила рассказывать, лицо ее раскраснелось и вдруг даже просветлело, словно с души ее спал тяжелый камень.

— Только вы меня, дядюшка Ха, не выдавайте и мужу помогите, дурные люди его с толку сбили.

Ха отправился во двор к Диеу и действительно нашел за домом около пяти центнеров риса.

Закупка риса шла теперь успешно, за неделю свыше двадцати тонн, и до выполнения плана оставалось несколько десятков центнеров. Купленный рис начали перевозить лодками на склады рынка Сачунг…

В эти дни Тиеп устал, измотался, уже с ног валился, глаза покраснели от постоянного недосыпания, на щеках темнела щетина.

Вынув из кармана небольшую бамбуковую трубку, память о Дьенбьенфу, он разжег ее, затянулся и удовлетворенно заметил:

— Да, здесь борьба не легче, чем на фронте, но, кажется, мы близки к победе.

Заметно похудевший за эти дни Тхат согласно кивнул, но лицо его не отражало радости. Тхата угнетала ссора в семье — жена объявила ему, что намерена выйти из кооператива. Тхат недоумевал. До чего меняет жизнь человека. Еще недавно они жили в страшной нищете в захолустной деревушке и жена мечтала только о лишней чашке риса да приличной одежде для дочери. В трудные годы войны ее мечты не шли дальше мирной жизни для них и других людей — чтобы не рвались бомбы и снаряды, не горели деревни и города, не умирали люди. Когда муж вернулся с войны, они получили по аграрной реформе девять шао земли да в придачу усадьбу сбежавшего на Юг помещика. Теперь у них был хороший большой дом с садом и даже с прудом, так что можно было иногда полакомиться и рыбой. Жена Тхата была счастлива, работала не покладая рук, но уже мечтала, как бы удвоить участок. Когда же Тхата избрали в волостной комитет, желания ее и вовсе стали фантастическими.

Уважение односельчан и даже незнакомых людей пробудило в ней тщеславие и суетные стремления, исполнение которых она возлагала на Тхата, видимо считая, что авторитет и власть мужа помогут ему выполнить все ее прихоти. Она уже забыла, от кого получил свои права и некоторые привилегии Тхат, и думала, что вправе требовать большего, ведь муж ее — такой заслуженный человек! И во время войны он отличился!

И вот когда выдавали талоны на покупку тканей, она начала упрекать мужа, почему он, как и все прочие, получает только четыре метра, а не больше. А когда дочь без особого блеска перешла из третьего класса в четвертый, жена Тхата рассердилась и заявила, что забирает девочку из школы, потому что учитель не помогает ей как следует. В магазине она привыкла требовать! Доходило до нелепостей. В прошлом году Тхату не хватило цемента на ремонт дома. Жена увидела цемент в уездном центре, но оказалось, что его не продают частным лицам, ибо он предназначен для ремонта сушильных площадок в кооперативах. Женщина с трудом удержалась от скандала. У нее в кармане всегда водились деньги, и она не раз выражала недовольство по поводу недостатка товаров в магазинах, а то просто сердилась на то, что и у других есть деньги. Она вспоминала давние времена, когда всего было вдоволь — что хочешь, то и покупай — но забывала, что тогда-то у нее не было ни донга…

Однажды возле винной лавки какой-то старик ворчал, что раньше таких уродских порядков, как нынче, не было. Жена Тхата знала его — бывший помещик, старый пропойца, и понятно, почему он ругался. Однако женщину это не смутило, и, выражая свое недовольство, она любила повторять теперь слова старика про уродские порядки.

И на Тхата она стала смотреть иначе, без конца попрекала его, требовала невозможного, и кончилось семейное счастье и согласие. Тхат пробовал убеждать жену — ничего не помогало. Был он человеком мягким, не хотел, чтобы о семейной размолвке знали другие, и потому закрывал глаза на женскую блажь. А к тому же на стороне матери оказалась дочь Няй, взрослая уже и красивая девица, как две капли воды похожая на мать в молодости. И нравом она была в мать. Та внушала Няй те же дурацкие взгляды на жизнь, какие появились у нее в последнее время, — и дурные наклонности в дочери взяли верх. Училась Няй плохо, говорила о школьных товарищах и учителях с презрением, зато с удовольствием пела вместе с матерью в церковном хоре, зубрила молитвы и участвовала в церковных шествиях. В поле она ни разу не работала, мать твердила, что не допустит, чтобы ее доченька, как другие крестьянские девчонки, топталась в грязи на рисовом поле.