Тайга (сборник)

Я вошел в маленькую кухню с русской печью у стены и протянул Круглову записку.

– Вот… у меня к вам письмо.

Письмо это дал мне в Москве один знакомый; передавая, прочел его. Было оно, приблизительно, следующего содержания: «Дорогой Коля, податель сего – мой хороший знакомый, отсидел в лагере 5 лет „за политику“, вернулся в Москву, но через 24 часа беднягу выгнала из Москвы милиция; им ведь, знаешь, запрещается жить в крупных городах. Я посоветовал ему поехать к тебе и прошу тебя приютить его на время. В провинции ему можно проживать. Деньжат у него немного есть, ну, а там – устроится работать – и все пойдет своим чередом, на твоей шее сидеть не будет – не такой он парень. Очень прошу – помоги ему устроиться с квартирой. Жму руку. Твой брат Дмитрий».

– Дело-то в том, – заговорил Круглов, прочтя записку и смущенно проводя рукой по лысине, – что плоховато вам будет у меня… Детей много… Хозяйки нет… Умерла жена-то в позапрошлом году… А приютить, конечно, могу.

– Господи, – обрадовался я, – да мне никаких удобств не надо. Какой же нужен комфорт каторжнику! Мне – полено под голову да угол на полу…

– Тогда пойдемте, – предложил хозяин, напяливая на ногу второй ботинок.

Мы прошли большую комнату, с кроватями, на которых спали дети, с единым столом и единым шкафом, в смежную маленькую комнатку, вся обстановка которой состояла из одной, еще не убранной железной кровати и двух стульев.

– Вот так живет инженер, – рассмеялся Николай Петрович. – Ну вот, молодой человек, ложитесь пока на мою постель, отдыхайте, а вечером что-нибудь придумаем. Мне пора на работу. Извините.

Он ушел.

Меня охватило бурное чувство радости. Теперь заживем!

Я поставил чемодан, подошел к единственному окну и открыл форточку. Окно выходило во двор. Все так же монотонно шумел дождь, но шум этот не нагонял больше тоски на мою душу, а, наоборот, веселил. Жизнь начинается сызнова! Старое, страшное – позади. Кошмар тюрем, лагерей, голод, оскорбления, издевательства – все позади.

Я был молод. Мне было всего 25 лет, и я знал, что у меня хватит сил пройти через все преграды и добиться того, чтобы снова быть принятым в человеческую семью. С этими крылатыми мыслями я прилег на кровать и с наслаждением вытянулся, но в ту же секунду в соседней комнате раздался плач ребенка, и я вскочил.

– Ой, это не я… не я это-а-а, не бей, пожалуйста… ой, больно-а-а… не бей меня, пожалуйста-а-а…

Я приоткрыл дверь и заглянул.

Девушка лет семнадцати, с тонким красивым лицом, усеянным крупными веснушками, в одной сорочке сомнительной чистоты, держала за руку голенького пяти-шестилетнего мальчика и сильно шлепала ладонью по покрасневшему тельцу. Мальчик покорно стоял, слезы ручьями текли по круглым щечкам. Из-под одеяла на широкой постели выглядывала еще одна детская головка. У стола стоял подросток в синих трусиках и, нахмурив брови, молча смотрел на разбушевавшуюся сестрицу.

– Вот тебе, вот тебе! – прикрикивала девушка.

– Галька! Оставь его! – вдруг попросил подросток.

– Не вмешивайся не в свое дело… – огрызнулась она.

– Галька… оставь! Оставь говорю! – весь вспыхнув, крикнул он. – Ах, сука подлющая! Зараза!..

Он стремглав бросился на нее и вцепился тонкими руками в копну рыжих волос. Девушка взвизгнула, схватила за горло подростка, и они повалились на пол. Я открыл дверь и разнял дерущихся. Это мне не стоило никакого труда, так как мое появление их ошеломило. Они сразу позабыли о ссоре, даже маленький мальчик перестал плакать и во все глаза смотрел на меня.

– Стыдно, ребята… Я ваш новый квартирант, а вы – такие концерты закатываете!

Вернувшись, я долго еще слышал осторожное перешептывание детей.

Вечером Николай Петрович притащил из сарая кровать для меня, а на другой день пригласил в гости управдома. Я дал денег, купили водки, угостили блюстителя порядка государственных домов, тот сразу же после угощения сходил в милицию и прописал меня жильцом дома № 21 по улице Достоевского.

Николай Петрович как-то сразу привязался ко мне. От него я узнал и о горькой судьбине инженера. Николай Петрович окончил еще до революции Лесотехнический институт, был 5 лет на фронте в Первую мировую войну. После окончания войны – женился, пошли дети, а заработки небольшие. Кой-как перебивались они с женой, но после ее смерти все сразу пошло прахом. Это случилось два года назад. Жена умерла, оставив ему пятерых детей; старшей дочери было 19 лет, самому маленькому мальчику – 4 года. Горе шагало за ним по пятам. Дети без матери распустились, сам он стал изрядно выпивать. Старшую дочь – Нину – удалось устроить в Московский педагогический институт. Девочка умная, способная, всеми силами старалась облегчить положение отца, но неожиданный правительственный закон о платном учении снова поставил в тупик ее и отца. У него не было денег платить за учение. Тогда Нина стала брать чертежные работы и ночами, после лекций, исполняла их, зарабатывая на учение. Так она протянула год. Силы падали. Николай Петрович получил от нее письмо с известием, что по окончании второго курса она бросит учение и поступит куда-нибудь на работу.