Тайга заповедная (сборник)

– Мама Зоя не велит папке напиваться. Плохой он, когда пьяный. Мы с ней и окна открываем, потому что у него изо рта бякой пахнет.

– Милая, дык, в народе так повелось, не мной придумано. Помер – давай поминки, кабы худого чего о тебе не подумали. Водка – она всем душу мягчит. Глядишь, и вспомнят что доброго обо мне, грешном. Знамо дело. Урону никому не чинил. Жил да жил. Вишь, и золотишко от людей не затаил.

Кате очень уж хотелось быть тоже не беднее Ушатия Богатеича. Долго не думая, припомнила, и у них что-то золотое есть.

– У нас, деда, тоже в предбаннике три куля с золотом стоят. Мама Зоя их под рогожкой прячет. Камушки – с мой кулак. На солнце блестят-блестят. Мамуля мне трогать не велит. Говорит, зимой нашему золоту цены нет. А какое у тебя, золото?

– Знамо како – чисто солнышко, желтое.

– А у нас – черное! – хвастливо подчеркнула Катюша. Пантелеймон Кузьмич только лукаво улыбнулся.

– Вот и ладненько, дева. Вот и вы богатеи. Золото, оно ведь у каждого свое. И каждый ценит его по своей надобности и потребности.

Малышка с пониманием посмотрела на него, заулыбалась.

– А не отправиться ли нам, Катерина, к Сухорукой скале? Слыхивала, небось, от бабули о такой горе?

– Мама Зоя мне ее показывала. За нашей баней недалеко стоит. Там птиц видимо-невидимо.

– Во-во! Об них и будет тебе мой сказ. Хошь?

– Я птичек люблю. У нас на подворье да в огороде папка скворечников наделал. Они туда только зимой слетаются. Мы с мамой Зоей корм им разносим. Пшено да сало. Надо, чтоб не соленое было, а то птички отравятся. Соль для них – яд. Так папка мой говорит. А летом скворечники пустые. Птичкам в тайге и на Кочоме веселее. Там их ого как много. Я недавно наших птичек на речке видела.

И быстрым взглядом глянув на Пантелеймона Кузьмича, умолкла. Мама Зоя наказывала ей о синих цветах и старом мостке на Кочоме, где она цветы мыла, никому не рассказывать. Чтоб отец не узнал. А то ремня не миновать.

– Ты каких птиц больше уважаешь?

– Всяких, но сильнее всех снегирей и ласточек. Мы с мамой Зоей много про них читали. А ты, деда, их любишь?

– Я боле крупных жалую. Глухарей да тетеревов. Ух, каки царь-птицы! Что пением человека ублажат, что накормят досыта. Птахи сии Богом дадены. На уважение рода человеческого. А кого, Катерина, в лесу боишься?

– Медведей, деда Ушастик. Мне в тайгу нельзя. Я маленькая.

– О птицах с тобой говорю, а ты амакана вспоминашь!

– Филина боюсь. У-у, большой! И злой. Наших гусяток поел. Папка их из города привез. Такие желтенькие, пушистенькие были. А филин прилетел на подворье и давай их бить клювом да глотать. Фу, какой плохой и страшный! Я долго плакала, жалко гусяток.

– Что касаемо медведя, то и он сейчас не страшен нам. Что ему проку в нас? Его тайга да Кочома сытно кормят. Но в тайгу мы не пойдем, а вот гнезда на Сухорукой тебе покажу. Не видала гнезд-то? У-у! Тыш-ши. Взять хоть сарыча. Вдоль тропы на деревьях увидишь. Крикливый и занудный сарыч-то. Все: «Мяии… мяи». Как вроде мяучит. В наших местах – гость. Подростит выводок – и айда на юга. К теплу жмется. Оно и верно. Всяк к теплу тянется. И подорлик ему сродни. А покриком еще звонче сарыча тайгу оповещат: «Кьяк-кьяк-кьяк».

Они бродили по птичьему базару до сумерек. Возвращались домой довольные друг другом и увиденным крикливым, доверчивым птичьим миром.

– До свидания, деда. Приходи к нам. Мама Зоя тебя блинами да шаньгами накормит. Она добрая. Только, чур, про наш поход к птичкам не сказывай. Ох, и попадет мне! Да и Антошка опять отлупит. Хотя он больше словами строжит меня, а бьется не больно. Один раз побил, когда я чуть с мостков в Кочому не свалилась.

И по секрету рассказала Пантелеймону Кузьмичу про свой прыжок с обрыва, синие цветы и скользкие, шатающиеся во все стороны мостки на говорливой Кочоме.

– Так поделом тебе, кочомская дочь, досталось от мальца. Ты Антона завсегда держись. Худого тебе не пожелат. У него ого-го родова-то кака была. От самого Ермака Тимофееча корни. Чо и говорить, одним словом, ермаковские, они – мужики! С умом да силой. И он, видать, по породе ихой пошел. Крепкий будет парень.

– Деда, ты не верь, если Антошка на меня будет жаловаться: «Непослушная! Маму Зою не берегу!» Я ее очень даже берегу! И таблетки бегом приношу, и на подворье помогаю. Она по правде – моя бабуля, а я её мамулей называю. Другой-то мамы у меня нет.

– И ты, Катерина свет Алексевна, в отместку не верь, коль, про меня что деревня наболтает. Мол, леший, либо чево другого-разного. Быват, и подурачусь, почудохаюсь. Так это, дева, от тоски по людям, чтоб нутро вовсе не замерло. Поговорить-то не с кем. Вишь, к тебе прикипел. Хочь и дитя, а все ж существо разумное, с понятием. Не забывай свого деда Ушастика, прибегай погостевать, душу его замороженную согреть.

С тайгой – на Вы