Тайяна. Раскрыть крылья

– Так лопухи ж все узнают последними. Он даже не знал, что Вериолу не от него прижили.

– В смысле…

– Рогами оброс по самое это самое. Хоть и две шалавы в семье было, хоть Льяна все на сестру и сваливала, да люди не слепые. Разобрались. Опять же, подумай. У Гетанро в роду все темные, что те вороны, сероглазые, что Тарма с Митором, что дети. Порода такая. Льяна тоже темненькая, а девка у нее уродилась беленькая и голубоглазая. А главное, что вся Льянина семейка в голос пела, что Вериолка – копия Тармы. Хотя верь не верь, похожи они были, как черное и белое.

– Да я верю, – пожала плечами Яна, – просто не понимаю пока, как это связано.

– А ты слушай. Вот Финар – на воды с женой, детей оставляют на Тарму, ну и на Аэлену. Она, кстати, тогда уже рисовала, у меня даже ее портрет сохранился. И наброски она всем дарила… потом поищу, если понадобится. Но ты, наверное, видела?

– Видела. Рисует она… волшебно.

– Вот-вот, правильное слово. Вроде бы и ничего сложного, и угольком иногда черкала, а все одно – красота.

– Нархи-ро говорят, что она свои творения душой оживляет.

– Наверное, оно и правильно. Красиво… И знаешь, Яна, вот верь, не верь, Аэлену в городке любили. Тихая, скромная, лишний раз слова не скажет, ну, странноватая, но за рисунки ей все прощали. Понимали, что кому талант дан, от того стоит ждать странностей. Перерастет. А вот что Лидас, что Вериола… дрянные сопляки получились. Тарма с ними билась, билась, а потом рукой махнула. В материнскую породу пошли, не иначе.

– Не любите вы их, кайта.

– А любить и не за что было. Где гадость, так жди, рядом окажутся.

Яна подумала, что надо бы поделить ее слова натрое. Слишком много в них личного – ох и насолила кайте эта самая Льяна, и наперчить не забыла. Раз уж столько лет спустя…

– Но это не важно. Когда Аэлене пятнадцать было, она сюда приезжать перестала. Поссорились они…

– Кто?

– Финар с сестрой. Уж не знаю из-за чего, а кричали громко, но мое мнение такое, что из-за Льяны.

– А почему?

– Финар кричал, что у него сестра-побирушка, а та отвечала, что он на нищей крысе женился. И других бы ему осуждать не след. Одним словом, хлопнули девочки дверью, да и уехали.

– Девочки?

– А Витана к тому времени как раз овдовела.

Яна кивнула. Понятно было мало, но…

– Поругались. А дальше?

– А дальше – Финар мать из дома выгнал.

– Как?!

Вот тут Яна ахнула от души. У нархи-ро вообще страшнее преступления не было, чем поднять руку на родителей. Это ж сегодня на тех, кто тебе жизнь дал, а завтра на Лес посягнешь? Родная кровь неприкосновенна, а родительская в особенности. Сам в пропасть кинься, а родную кровь не замай!

– А так вот. Не знаю уж, что там получилось, а только Тарма тут сидела, на этом вот месте, где ты, и рыдала в три ручья. И меня просила, чтобы я никому про то не сказывала.

Интересно, сколько времени прошло, прежде чем весь город узнал?

Видимо, мысль как-то отразилась на лице Яны, потому что кайта Лусия поджала губы.

– Здоровьем детей клянусь, что ты первая, кто от меня про то услышал.

Вот это было серьезно. Более чем. Яна пристально посмотрела на женщину. Та словно маску в сторону отбросила и смотрела хмуро.

– Знаешь, об Аэлене можно многое сказать, но девка она хорошая. И не думаю, что испаскудилась за последние годы. И если беда пришла, то отсюда она, не иначе. Когда и рассказать, как не сейчас. И тебе.

– Я обещаю молчать, если от этого не будет зависеть жизнь или здоровье Аэлены или ее близких. Пусть меня Лес не примет, если солгу.

– Принимаю. Да покарает тебя Четырехликий, если нарушишь клятву.

Женщины переглянулись, помолчали немного, попивая вишневый взвар, – и Лусия продолжила.

– Рыдала она в три ручья, так, что я ее всю ночь успокаивала. Все понять не могла, в чем ее вина. Уж сколько Тарма сил отдала, всю жизнь сына больше любила… Как хочешь, а только в тот день он свою мать и убил. Как ножом в сердце, только вернее. Предательство, оно… ранит. Просто от ножа сразу умирают и не так болезненно, а от такого… я ей тогда и денег дала на дорогу. Собрала и проводила к дочери.

– Она вернулась?

– Не сразу. И не она. Первой приехала Аэлена. И трех месяцев не прошло.

– Вот как…

– Ей тогда лет семнадцать было. Сопля зеленая, что по характеру, что по виду. Но… пришла она ко мне, я ей все обсказала, а на следующий день эта соплюшка направилась аккурат к градоправителю. Уселась там посреди приемной и заявила, что, коли не примут ее, она тут и уляжется. И пусть ее в тюрьму ведут, вяжут, режут… да хоть на плаху!

– Градоправитель ошалел?

– Это еще не то слово было. Городок у нас – сама видишь, тихий, мирный, разве что собаки подерутся… Приняли ее почти сразу же. А через два часа и грянуло.

– Что грянуло?

– Скандал. Да такой, что ой-ой-ой. Тебе про него любой бы рассказал. Аэлена была в таком бешенстве, что слов не выбирала, дядя ее орал, тетка визжала, родня ее поддерживала, дети, опять же…

– А с чего вдруг?

– А вот с того. Думаешь, чего она у градоправителя потребовала?

– Чего? – Яна догадывалась, но решила не лишать кайту Лусию такого момента.