Таймбург. Вдогонку за проигранным временем

У этого субъекта мне понравилась лишь одно: книга. Конечно, моя – деревянная! – несравненно лучше. Но у карлика под мышкой тоже находился не детский альбом-раскраска. Хотя злорадно лыбившееся существо на коротких семенящих ножках передвигалось весьма быстро, я успел её хорошо разглядеть. И даже, когда оно неловко споткнулось и взмахнуло книгой, прочитать на тёмной обложке «УЧЁТЪ ВР?МЄНИ».

Видимо страшило выбрался как раз из Вовкиного подъезда. Железная дверь медленно закрывалась, закрывалась, закрывалась… Но так и не успела весело щёлкнуть, ведь я ловко сунул ногу в худеющую щель.

– Во, чудище, – проворчал я, просачиваясь внутрь. – Он тут всех собак по округе распугает. И как это его на улицу-то выпускают?

В подъезде тихо и хорошо. Сизые сумерки окутывают всё вокруг. Алым зайцам сюда хода нет, зато теням привольно. Пахнет пылью, слежавшейся за трубами, откуда торчат куски древнего войлока. Но я не стал задерживаться в уютном промежутке перед первым пролётом лестницы. Мне нужен третий этаж. И с каждой ступенькой скорость всё замедлялась, а ноги тяжелели. Конечно, не от усталости. Тяжко думать о предстоящей встрече. Вот что сказать? Фраза «Эээээ… Вовка… ты это… случайно не запомнил, куда я ту деревянную книженцию упихал? А то никак её найти не могу» скатывалась с языка по горлу в какую-то тайную комнатёнку и надёжно запирала замок, отказываясь выходить.

Я позвонил с чувством глубокой безразмерной тоски. Мне даже казалось, лучше бы я вообще пропавшую книгу в подарок не получал.

Дверь открыл отец Вовки. У него старинное имя – Степан. А отчество словно вообще до нашей эры придумали – Порфирьевич. Степан Порфирьич – потомственный столяр. В школе его любят. То парту починит. То этажерку сделает. А в раздевалке физкультурной, где потолки метра под четыре, шкаф сварганил – под потолок! На верхние полки без стремянки и не дотянешься. И всё за бесплатно! Дома у Вовки тоже магазинской мебели почти не сыскать. И шкафы, и стулья, и стол с резьбой – всё Вовкин отец смастерил. Вот и сейчас вышел ко мне, а на рукаве стружка прицепилась. Видать, строгал чего-то. Тем более, вон и инструмент в руках.

– Здрасьте, Степан Порфирьич, – торопливо начал я. – Ух, какой рубанок у вас!

Удивляетесь, что не о книге. А нечего удивляться! Вот кем надо зваться, чтобы жалостливо тянуть: «А ваш сын это… книгу у меня стырил… вернуть бы». Приятелей не сдают. Сначала разберись, потом начинай ябедничать, если не умеешь решать вопросы сам.

– Это не совсем чтобы рубанок, – улыбнулся Вовкин отец. – Правильнее называть его – шерхебель. Он там, куда рубанку рано. Первым с доской встречается. Первым стружку снимает.

В другой раз я бы послушал о стамесках там, о фуганках всяких. Но сейчас меня жгла мысль о встрече с Вовкой.

– А Володя где? – с трудом переводя дыхание от всё возрастающего волнения, спросил я. – Дома? Вернулся уже?

– Вроде вернулся, – кивнул Степан Порфирьич. – Вроде в комнате своей.

Не нравилось мне это «вроде». Я любил чёткость и ясность. Чтобы одно-два слово, и всё понятно!

– Посмотрю? – спросил, умоляюще сверля глазами.

Степан Порфирьич кивнул и степенно удалился в мастерскую. Скоро оттуда послышалось скрежетание: шерхебель таки встретился с доской.

А я медлил, не желая распахивать дверь Вовкиной комнатёнки. Во мне не было пылающей ярости: «Ах ты, гад подлый, книге моей ноги приделал!» Во мне не было холодной злости: «Что же ты, Вовка, у лучшего друга подарок на день рождения упёр?» Во мне плескалась растерянность, похожая на липкий и противный кисель. Наконец я, почему-то зажмурив глаза, толкнул дверь и медленно-медленно переступил порог.

Меня встретила тишина.

Я медленно приоткрыл глаза. Никого.

Не встретил меня Вовка. Ни с радостным видом, ни с подавленным.

Был ли он здесь недавно? Возвращался ли? Или слово «вроде» предполагало иные варианты?

Я внимательно осмотрелся. Вот шанс понять, что нравится Вовке. Вот шанс увидеть, какие вещи его окружают. Раньше-то я особо и не приглядывался.

Но в комнате и сейчас ничего занимательного. Ну, может, развешанные значки с эмблемами зарубежных футбольных клубов. Разве Вовка настолько интересовался футболом, чтобы собирать значки?

Я не знал…

Из знакомых вещичек глаз выцепил только одну.

На альбомном листе красовался танк, которые я четыре часа срисовывал из военного журнала. Танк получился скособоченным, поэтому Люське я бы его не показал. Она потом год вспоминала бы косорукого художника от слова «худо». Но если не брать в расчёт Люську, танк вышел здоровский! Я им тогда жутко гордился. А потом подарил Вовке. И забыл о рисунке совершенно. А Вовка-то не выкинул моё художество: над столом прикрепил. На самом видном месте.

И мне снова стало жутко неловко, что книга исчезла. И что я думал на Вовку.

И что его не было здесь – законного хозяина в своей комнате. А я был и выискивал сворованное.