Таймер

Она так и стояла за порогом – тонкая, почти сухая – чуть наклонив голову вперёд и глядя на меня из-под стриженой чёлки. Пластикового обруча сегодня не было. Дыхание Веры от волнения стало частым и сбивчивым. Придержанные локти, походили на подвесную полку.

– Ты немедленно отправишь дискуса обратно!

– Почему ты не выгнала доставщиков сразу?

– Хорошо. Ты завтра отправишь рыбку в магазин. Сегодня я хочу на него полюбоваться.

Фраза далась ей с трудом, словно она сказала какую-то непристойность. Руки её разомкнулись – словно полка сорвалась со стены. Вера побежала вверх по лестнице, хватая перила широкими взмахами, словно они были тросом, и Вере приходилось ловить его в попытке успеть на незримый корабль.

– Догоняй! – донеслось сверху, но как будто совсем издалека. Может, всё-таки попала на корабль? Что ж, сейчас я тоже преодолею разливы ступеней между нашими этажами, и, кто знает, может, сорок литров аквариумной воды станут первой жизнеспособной каплей в океане моих отношений с Верой?

* * *

– Моя мать умерла вскоре после того, как родилась я. Не помню её вовсе. А отца я всегда очень любила… К сожалению, чувство это не было взаимным, во всяком случае его любовь ко мне никогда не выражалась так, как мне бы того хотелось. Отец растил нас один, изредка приводил каких-то бабёнок, не столько для отношений, сколько для совместной гулянки. Отец проводил со мной мало времени, предпочитая общению со мной компанию сына Лёши. У них были общие интересы: рыбалка, гараж, футбол, в общем, всё то, что принято считать истинно мужскими развлечениями и, если быть откровенным, всё то, что сопровождается обильными возлияниями. Лёша был верным собутыльником, теперь в доме перестали появляться папашины бабы, зато захаживали подружки брата.

«Если быть откровенным…» Вера сегодня разговорчива. Возможно, мой подарок растрогал её куда сильнее, чем она силится показать, а может быть, ей не безразлично, чем закончится третья встреча? Даст ли судьба нам право на четвёртое… свидание? Сложно произносить это слово, говоря обо мне и Вере.

Комната всё та же: два кресла, между ними торшер, в углу – швейная машинка. У стены, где мог бы висеть телевизор, обосновался аквариум на подставке-тумбе. Сейчас он был затемнён: я сэкономил на лампе. Пузырьки воздуха белесоватой пеной вздымались к поверхности, и чуть колыхалась вода там, где проглядывались очертания дискуса. Он ловил вертикальными полосами неяркий свет торшера, и был зависим от этого света – исчезнут блики, и рыба сделается окончательно невидимой в пузырящейся воде и змеящихся водорослях. Подоконник с журналами о вязании и клубками сегодня отгородился от нас серебристыми занавесками. Об увлечении Веры теперь могли рассказать только клубок ниток и спицы на торшерном столике. Голубая нить, как пуповина, тянулась от клубка к незавершённому фрагменту, словно к эмбриону. Спокойно лежащие спицы будто говорили: «Беременность проходит нормально, беспокоиться не о чем, будут, обязательно будут и новые петли, и новые ряды, придёт время и забьётся синтепоновое сердечко. Медвежонок появится точно в срок».

И всё же при видимом окружающем спокойствии что-то меня раздражало. В атмосфере этой квартиры, в обстановке, в самой Вере, в интонациях её голоса, в каждом произнесённом слове.