Тайна аббата Соньера

Илья вздрагивает, думая о том, что, несомненно, нет больше ничего невозможного для Жюля, который, уже, вознесясь над человеческими законами, также глубоко окунулся во зло. Чего же хочет Жюль, если не быть властелином ночи и создать мир теней на руинах других миров? Он смотрит, как Беранже исчезает в конце улицы, этот мужчина, избранный ими, чтобы привести их к раскрытию тайны.

— Вы осознаете роль, которую вам предстоит сыграть, не правда ли?

— Да, — отвечает Илья, думая о тех громадных усилиях, которые ему предстоит приложить, чтобы противостоять иоаннитам и амбициям монастыря.

— Вам надо стать его другом, нужно будет изгнать всякую мысль о грехе из его головы и приподнять завесу над его предназначением. В особенности, вам предстоит стереть всю злобу, которую он питает по отношению к республиканцам. Министр по делам вероисповеданий может отстранить его от обязанностей, если он будет продолжать кричать о своей приверженности монархии. И тогда он нам станет совершенно бесполезен. Он должен остаться именно в Ренн-ле-Шато и никогда его не покидать.

— Я буду действовать в соответствии с установленным планом.

— Мы добьемся успеха, Илья, мы добьемся успеха. Завтра же мы отправимся в Париж и продолжим наши исследования родословных семей того периода, когда Франция называлась Остразией, потом вы вернетесь сюда и с помощью вам известно кого попытаетесь поближе подобраться к Соньеру.

Глава 4

Ренн-ле-Шато, 10 октября 1885 года.

Кюре собирается произнести проповедь. В церкви святой Марии Магдалины все жители деревни жалко ютятся на скамьях, стоящих в величественной глубине сумрачного нефа, закутавшись во влажные складки своих дождевиков. И дождь, прокладывающий себе дорогу через сверкающие прорехи в крыше, стучит по их взлохмаченным шевелюрам. Они ждут с опаской, опустив глаза к полу. Неделей раньше, во время первого тура выборов, Беранже проявил неслыханную резкость в своей речи против республиканцев, которые разделились, предложив два списка: один умеренный, другой радикальный, где фигурируют социалисты. Он умолял прихожан голосовать за третий список, список консерваторов, и его призыв, казалось, был услышан повсеместно, так как они получили сто семьдесят шесть кресел против ста двадцати семи у республиканцев[7]. Однако он опасается «республиканской дисциплины», подписанных между двумя турами соглашений и шумихи вокруг ставленника от радикалов — генерала Буланже. У него ограниченное доверие к крестьянам. Всю неделю он сталкивался с группировками мэра, которые занимались пропагандой в полях, на дорогах, у придорожных распятий, иногда даже на церковной паперти. Он наносил им ответный удар при помощи женщин и стариков, неся слово Божье в дома, птичьи дворы и к фонтанам. И когда обе группировки сталкивались перед замком, они бегло оценивали друг друга взглядами, как будто пытались узнать, чего стоит противник. Как если бы он ничего не стоил.

Сейчас они все здесь, хорошие и плохие, собравшиеся перед последней битвой возле урн. «Какое влияние оказали женщины? — спрашивает себя Беранже. — Ах, если бы они могли голосовать, какой бы легкой была победа!» Все опускают голову из боязни, что он укажет на них как на пособников крайне левых сил, привлекая их к ответственности. Они боятся, как бы священник не заметил какого-либо изменения в их чертах, — покраснения, тика, подергивания — которое бы выдало их политический выбор.

Беранже сходит с алтаря и движется в самую гущу их. Его глаза полыхают и осуждают. По поводу некоторых он не строит иллюзий: этому изменила жена вместе с торговцем-роялистом, этот не смог пристроить свою дочь служанкой в замок, а тот, тщедушный холостяк, просто не любит самого Беранже… Ему нравятся эти мгновения перед проповедью, когда время не имеет больше власти над сознанием людей, а трепещущие тела верующих смиряются с терпением и послушанием. Он любит видеть, как скрюченные пальцы перебирают четки, теребят молитвенники или скребут по коже табачных кисетов. Он знает, что пальцы ног сжимаются в деревянных сабо, что сердца ускоренно бьются и горла сковываются. Выпятив грудь, он проходит между рядами, и его взгляд делается все более тяжелым для представших перед ним затылков.

Зловоние мочи, лука и чеснока, аромат тимьяна, затхлые запахи от скотины — он смог бы их узнать всех, даже с закрытыми глазами, по запахам, которые впитались в их одежду. Он встречается с немного безумным взглядом кормчего[8]; этот мужчина с рыжими волосами поддерживает его морально, он такой же легитимист, как он сам.

Верующие, кажется, созрели, чтобы услышать праведные слова; Беранже возвращается к алтарю и взбирается по ступенькам, потом оборачивается лицом к ним.

Своим мощным голосом он обращается к ним на провансальском диалекте: