Тайна апостола Иакова

Да, это были непростые времена. Шел шестьдесят восьмой год прошлого века, и тогдашняя молодежь, как и любая другая, жила надеждами. Вот только для молодых людей того поколения тем же притягательным блеском, каким для нынешних сверкают деньги, сияла слава. Поэтому теперешние старики, по крайней мере те из них, кто состоял в нелегальных студенческих организациях, научились лгать и сочинять басни с таким изысканным мастерством, что даже корифеи этого вида творчества снимают шляпу перед их искусством.

А еще во времена своей юности эти старики научились грезить наяву. Впрочем, о славе невозможно мечтать безнаказанно, и, когда она наконец приходит, ни в коем случае нельзя допускать, чтобы она тебя убаюкала. Но ведь именно так и произошло со многими из них: под сладкое баюканье они быстро задремали. И теперь их очень трудно разбудить. А ведь славу надо постоянно подпитывать байками и легендами.

В те далекие времена славы можно было добиться с помощью ареола поэта, толстых очков интеллектуала-марксиста, гитары барда, краткого пребывания в тюрьме или хотя бы двухдневного заключения в стенах уже известного нам комиссариата, расположенного в непосредственной близости от собора и его захоронений. И тех, кто преуспел в подобном достижении славы, было немало.

Некоторые полагали, что достаточно гордо прошествовать мимо полицейского управления с демонстративно высовывавшимся из заднего кармана джинсов номером «Мундо обреро», газеты коммунистической партии, оформление которой заметно отличалось от всех других. Белые буквы на синем фоне. Серп и молот, грозившие выскочить из кармана. Однако этого, несмотря на всю метафоричность ситуации, как правило, оказывалось недостаточно.

Разумеется, были и такие, кто за свою смелую деятельность расплачивался годами тюрьмы. Однако не о них сейчас речь, ибо они-то как раз не жаждали славы, а боролись за торжество идеалов. Это были кристально честные люди, поборники, как они полагали, истинной веры. Советской веры, в иерархии которой кто-то из них был священником, кто-то всего лишь служкой, а кто-то (как, например, ортодоксальные марксисты) — не более чем новообращенным. Последние составляли многочисленный и достаточно наивный катехуменат. Все они, как могли, старались укрепиться в своем кредо подобно тому, как тонущий хватается за спасительную доску или как истинный верующий утверждается в догме, которой он призван служить, то есть отчаянно и страстно. Именно такими были идейные юноши тех уже далеких лет. Такими, несмотря ни на что, были Сомоса и его друг комиссар.

В те годы Карлос Сомоса был юным студентом медицинского факультета, жаждущим той самой славы, которой даже теперь, сорок лет спустя, ему так и не удалось достичь. Дерзкие прогулки перед комиссариатом с номером «Мундо обреро» в руке, которым он размахивал, словно боевым знаменем (поступок, достойный, по мнению многих, безумства храбрых), ни к чему не привели. Хотя он старался, как мог: вышагивал взад-вперед перед полицейским управлением, громко и демонстративно похлопывая сложенной газетой по ладони вытянутой руки, как это делают загонщики зверя во время охоты; вот только добычей должен был, по его замыслу, стать он сам.

Это была целая церемония. Сначала он заходил в бар «Эутропио», расположенный рядом с вертепом. Там подавали такие проперченные и раздирающие внутренности мидии, что все их называли тиграми. Перец следовало загасить вином, а вино добавляло отваги, которая, как известно, часто шагает рука об руку с эйфорией. Достигнув состояния безрассудной смелости и эйфории, Карлос Сомоса принимался расхаживать перед зданием комиссариата, похлопывая номером «Мундо обреро» по ладони вытянутой руки. Он жаждал жертвоприношения и сам себе представлялся мучеником за святое дело, не важно, какое именно. Важно, чтобы оно вознесло его любым способом к вершинам славы. Он мечтал только о славе.

Он упорно продолжал совершать свои церемониальные проходы перед комиссариатом с той же одержимостью, с какой некоторые упрямо лелеют давно утраченные иллюзии, никак не решаясь полностью от них отрешиться, пока сама жизнь не похоронит надежду. Он продолжал предлагать себя в качестве мученика за святую идею до тех пор, пока не осознал, что его вызов начинают неверно интерпретировать. Осознав это, он тут же отказался от революционных идей и решил полностью посвятить себя профессиональной карьере.