Тайна аптекаря и его кота

— Что ещё он надо мной вытворял, я уж говорить не стану. — вздохнул он. Похоже, радость, с какой он начал свой рассказ, успела уже иссякнуть. — А свечи всё горят, а он мучает и бормочет, бормочет и мучает. Я снова сомлел, так он опять водой в чувство меня привёл. И только как погасли свечи, так убрал он нож. Спрятал в саквояж свечи, затёр знаки на полу, потом снял меня со стены, на плечо положил и пошёл из подвала. Принёс в горницу, опустил на кровать свою, флакончик достал какой-то и раны мои смазал. Потом дал глотнуть кислого чего-то, сказал: «Спи» и ушёл. Тут меня сном и сморило, и такие ужасы снились… такие морды… До утра я так спал, а утром разбудил он меня и сказал: «Забудь, что было». И монету золотую дал. Ну и по всему замку молва пронеслась, что графиня-то на ноги встала, поправляется графиня. Тут я всё и понял. Хозяин-то мой, господин, стало быть, Алаглани, тёмным чародеем оказался! И мучил меня, значит, не просто так, а по чародейской надобности. Помучил — и безнадёжную больную исцелил. Это что ж, прикинул я, получается? Это он меня каждый раз, как тяжёлый больной попадётся, терзать будет? Нет уж, думаю, дудки! В тот же день утёк в лес. Думал, уж лучше пусть волки сожрут, чем демонов болью кормить. Слыхал я про такие штучки, мне бабка моя страшные сказки сказывала, когда я совсем ещё малой был…

Он снова замолчал, потом медленно вытянул из ножен свой клинок.

А у меня мысли крутились с бешеной скоростью. Сложил я рассказ Молодого с тем, что Тангиль говорил. Вот она, как назвал бы это брат Аланар, другая сторона монеты. Вот, значит, какой силой — и какой ценой! — исцелена была графиня Ксиукайли. В общем-то, братья, случай вполне обычный. Тёмное чародейство. Вызов демона, торг, обмен боли на силу. Лечится, как сами понимаете, только костром.

Господин Алаглани, похоже, чувств лишился. Обвис, обмяк, и пот на лбу выступил. Это при том, что в зале холодрыга, из разбитого окна мороз льётся, да и печь никто из ночных затопить не додумался. Глянул я на Илагая — тот, похоже, давно уже в обмороке. Оно и к лучшему, не услышал рассказа Арихилая. А вот госпожа Хаидайи-мау и пресветлый Гирхай в полном сознании были.

— Только волки меня не сожрали! — разорвал Молодой вязкую тишину. — Три дня по лесу бродил, грибами да орехами кормился, осень-то ещё на зиму не перевалила. А потом встретились мне добрые люди, разбойнички лесные. Накормили, обогрели, да у себя и оставили, и стал я у них расти да ночную науку впитывать. Два года прошло, и вышла меж нами ссора, так что пришлось мне из Лаугайи бежать, и много я где скитался, много под кем ходил, пока сам не вышел в ночные вороны и свою семёрку не сколотил. И всё время одна у меня мечта была — повстречаться с господином Алаглани да за ласку его отплатить всемеро…

Он встал из кресла, подошёл к господину и коротко, не замахиваясь, ударил по носу. На белую ночную рубашку брызнула тёмная кровь. Но от этого удара господин пришёл в чувство.

— Чего ты хочешь? — неожиданно твёрдым голосом выдавил он. — Убить меня? Убей. Но их не тронь. Они тут не при чём.

— Ну как же не при чем? — улыбнулся Арихилай. — Они очень даже при чём. Они вам дороги, и значит, через них я смогу сделать вам больно. Я даже не уверен, что буду вас убивать. Смерть — это, знаете ли, слишком быстро. Пожалуй, мы поступим так. — Он повертел в ладони нож. — Над щенком вашим я сотворю сейчас ровно то, что и вы семь лет назад со мной сотворили. Не беспокойтесь, я хорошо запомнил. Всей шкурой. Потом, когда всё кончится, я даже не стану ему резать голову. Просто отведу в лес и оставлю. Может, закоченеет, может, волков накормит, а может, по моим стопам пойдёт, коли пошлёт ему Творец добрых людей. Что до бабы, то грех бабой не попользоваться. Как с сынишкой завершим, так и бабой займёмся. Потом не знаю. Может, порежем, может, с собой возьмём и в берлоге нашей пускай прислуживает. Папаньку ейного, за Бородавку, на кол. А этого вот пёсика твоего тоже, за Хмурого. Что же до тебя, то отпущу, пожалуй. Пальцы только отрежу и язык, выколю глаза и проткну уши. И всё, свободен. Могу даже до постоялого двора подбросить. Хочется мне, чтобы жил ты долго, и всю свою поганую жизнь мучился, нынешний день вспоминая. Таков мой суд, таково моё слово, ночного ворона по прозванию Леший, по прежнему имени Арихилай. И быть по сему!

Ну, вы понимаете, что мне сразу вспомнилось? Конечно, купец Баихарай, и каким судом его судил господин. И всё же разница была. Баихарай — грязная тварь, им двигала одна лишь тёмная похоть. А господином… не мог я понять, что им двигало. Неужели только желание графские деньги заработать? Или жалко ему стало молодую графиню? А может, воспылал он к ней чувством? Или ещё что-то… Однако не зря землепашцы говорят: сколь ни много у грабель зубьев, а палка-то всего одна. Мало ли что им двигало — всё равно совершил он великий грех, запросив силы у мира демонского. Тут не то даже важно, что мучил он слугу своего, а то, с кем договор заключил. Одно это уже достойно костра, и надо ли копаться в деталях?