Тайна аптекаря и его кота

Знаете, братья, мне ведь много с оружием упражняться приходилось, и помню я, как господин Алаглани осенью меня на боевые дела натаскивал. Тогда-то и понял я, что воином он был неплохим, но не более того. И сражайся он сейчас как в лучшие свои времена, на озере Саугари-гил, к примеру, быть бы ему распоротым от паха до горла. Но сейчас он был уже не тем молодым воином. Он был чародеем, и потому скорость его движений потрясала. Легко уклоняясь от ударов и выпадов меча, он плясал возле перевёртыша, иногда наносы кончиками пальцев лёгкие тычки. Но вам прекрасно известно, братья, что такие тычки делаются не абы куда, а в нужные точки, и что человека ими обездвижить как два пальца… простите за грубость, братья. В общем, обездвижить человека было бы легко.

Человека — но не чародея. Тот, казалось, нисколько не чувствует этих ударов, или же никаких точек на его чародейском теле и вовсе нет. Он порхал как бабочка, меч его вился сверкающей лентой, и всё было без толку. Ни он поразить господина не мог, ни тот его. Кружились возле друг друга, словно в танце, и силы их были равны. Всё это длилось ужасно долго. Давно растаял в тёмном небе закат, и давно выкатились на него льдышки-звёзды, но ни одной луны — не время тогда им было.

Решил я тогда свою гирьку на те весы бросить. Жаль, конечно, что не при штучке я был, но и что есть, лучше чем ничего. Сунул я руку за пазуху, вынул ножик, тайно у бабки Суалагини позаимствованный, и, улучив подходящий миг, метнул в перевёртыша.

Хоть и был то простой селянский нож, коим хлеб режут, а хорошо пошёл. Впился оборотню точно в ямочку на подбородке. Не стану врать, не по самую рукоятку, не настолько ж я силён. Но уж до середины точно впился, и по всем природным законам следовало бы врагу нашему наземь сейчас пасть, захлебываясь кровью.

Вместо этого перевёртыш не глядя вытащил нож и столь же небрежно метнул его в меня. И не уклонись я на ладлнь влево, быть бы мне без глаза.

— Ну ладно, хватит ломать комедию! — послышался вдруг новый голос. Чуть надтреснутый, немолодой. — Скучно уже стало.

Раздался тихий звук, вроде как от щелчка, и перевёртыш исчез — как исчезает на стене тень от пальцев, если сунуть руку в карман. Господин остался в круге один.

— Значит, так, Алаглани, — продолжал всё тот же голос. — Ты истратил практически весь свой заряд силы, и потому рыпаться тебе без толку. Сейчас ты сядешь на землю, вытянешь руки и позволишь себя связать. Так для тебя самого лучше будет. Кстати, Гилар, тебя это тоже касается. Подойди к своему господину, сядь рядом. И не надо делать глупостей. Не то… Посмотри-ка сюда…

Слева от господина посветлел воздух, образовалось жёлтое пятно поперечником в пару локтей. А там, в пятне… стоял маленький зарёванный пацанёнок в драной рубашонке и столь же драных — и как мне показалось, мокрых — портках.

— Ты хочешь, чтобы этот мальчик, Михариль, живым и здоровым вернулся домой? — поинтересовался из тьмы всё тот же надтреснутый голос. — Тогда не дури. Позволь себя связать и вынуть из тебя остаток силы. Гилар, ты почему ещё не рядом с Алаглани?

Вот так нас и повязали. Причём не пойми кто. Я никого не видел, братья! Послушно сел рядом с господином, вытянул руки. Свет от круга погас, жёлтое пятно, в котором был пацанёнок, тоже погасло, и охватила нас плотная темень. Чьи-то пальцы затянули на мне верёвки, затем обвязали глаза плотной лентой. Чьи-то руки подняли меня и понесли. Вряд ли приглядские, решил я. Те бы просто за ноги потащили.

А вскоре навалилась на меня дурнота. Ну, знаете, как если голова закружится и перед глазами цветные пятна запляшут. Но после дурноты обычно приходишь в себя, а тут я из неё, из дурноты, провалился в полное беспамятство. И последняя мысль вспыхнула перед тем, как всё погасло: а что же будет с нашим котом?

А первая мысль, как пришёл я в себя, была такая: ничего не болит! Не то что после приглядских. Открыл я глаза, проморгался. Обнаружилась вокруг большая и светлая горница. Локтей десять в ширину и чуть поболе в длину. Стены бревенчатые, пол дощатый, чисто вымытый. Окно в стене напротив, но вставлено цветное стекло, синее с жёлтым, и потому ничего за ним не разобрать. Но судя по яркости света, сейчас по меньшей мере часа три с восхода.

Потом взгляд мой упёрся в господина Алаглани. Тот сидел в большом чёрном кресле, похожим на то, какое у нас в столичном доме для гостей было. Не увидел я ни верёвок, ни цепей, но что-то в его позе показалось мне странным.

И только тут я взглянул на себя. Оказалось, сижу на корточках в углу, одёжа моя на мне, руки-ноги не связаны. Можно, к примеру, выйти за дверь.

Попробовал я, да оказалось, нельзя. Не получилось у меня встать. Нет, никакой слабости, просто не мог я разогнуть ни руки, ни ноги. Точно воздух вокруг сгустился до каменной плотности и не пускал. Расшибиться об этот воздух не расшибёшься, поначалу он чуток поддаётся, но чем дальше двигаешься, тем плотнее становится. Теперь я понял, что же мне в позе господина странным показалось. Сидел как привязанный, хотя и без верёвок.