Тайна аптекаря и его кота

— С каким же? — недоумённо спросил он.

— Вот смотрите, что получается, — объяснил я. — Перенесёмся мы куда-то — и вдруг появится у вас мысль от меня сбежать? Раньше-то иного выхода у вас не было, кроме как со мной идти, а теперь у вас кот есть. Найти ещё кого-нибудь с болью душевной, чтобы его боль на силу обменять — дело несложное. Много на свете горя, очень много. И как я смогу вас удержать? Вы всяко сильнее. Уж простите, что такие подозрения у меня имеются, а без них никуда. Я работаю, я дело порученное пока не исполнил.

Он снова засмеялся.

— Какой ты, однако, предусмотрительный… Ладно, Гилар, даю тебе слово, что убегать не буду. Сейчас некогда, а как окажемся в безопасном месте, объясню, почему это слово даю.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда не будем мешкать, начинайте.

— Сделаем так, — решил он, — ты приляг, сосчитай мысленно до сорока, чтобы выгнать посторонние мысли. И приступим.

Господин сел на корточки сзади, положил мне на плечи руки, чуть сдавил.

— Вспоминай, Гилар! Вспоминай, что душу твою грызёт, что в кошмарах снится, что отравляет память. Закрой глаза. Сейчас я досчитаю до десяти, и ты уснёшь, и увидишь это. Раз… два… три…

Голос его сделался тяжёлым и гулким, точно молоток, забивающий гвозди в мой череп. Но больно не было, просто отяжелили веки и в ушах зазвенел колокол. Глухо, безнадёжно, как бывает при погребении.

А потом вдруг само как-то вышло, что камера сменилась двором. Нашим просторным задним двором, где я упражнялся в сабельном бое. Недавно выпал снег, и лежал на крышах белый, нетронутый, искрился тысячами алмазов в свете заходящего солнца. Но под ногами он превратился в серую мокрую кашу — и нам с братом Киамуси приходилось дополнительно следить за тем, чтобы не поскользнуться. Ему, конечно, проще — всё-таки двадцать лет это не двенадцать. Да, сабля у меня была полегче, откровенно сказать — едва ли не детская сабля, хотя игрушечной её не назвать, зарубить человека можно ею запросто. Если человек не будет сопротивляться.

А брат Киамуси очень даже сопротивлялся. Он, казалось, почти открыт моим колющим выпадам и рубящим ударам, но в последний миг чуть отклонялся в сторону, и клинок проходил мимо. Когда же сабли наши сталкивались — вернее, когда он считал нужным подставить свою под мои удары, то пробить его защиту было совершенно невозможно. И я подозревал, вовсе не оттого, что сабля у меня детская. Поэтому было обидно. Вроде два года уже занимаюсь, и хорошо занимаюсь, непрестанно, брат Аланар ни разу не отчитал меня за ленность — а поди ж ты, полчаса бьёмся, но не то что поразить — даже зацепить брата Киамуси мне никак не удавалось. При том, что брат Киамуси — вовсе не убелённый сединами мастер клинка, а такой же ученик, как и я. Просто учится шестой год, а у меня только третий начался.

Потом вдруг брат Киамуси перестал защищаться, а я в горячке схватки не понял, почему, и моя детская сабля впилась в щель между его ребрами. Ну, точнее сказать, не впилась, а только обозначила удар — уж чему-чему, а останавливать клинок в мизинце от цели меня первым делом обучили.

Но горячка схлынула, и я понял, почему брат Киамуси перестал сражаться. От сараев к нам спешил, смешно переваливаясь с ноги на ногу, толстенький и лысенький брат Миаругиль, занимавшийся со мной чистописанием и вычислением. Но по тому, как тряслись его щёки, я сразу понял, что речь пойдёт не о переходах из толстых линий в тонкие и не о сложении дробей.

— Стойте, ребятки, — произнёс он наконец, добравшись до нас. — Тут… в общем, такое дело тут. Пойдёмте-ка со мной.

И пока мы шли к воротам, он положил мне на плечо руку, чего доселе никогда не делал.

А там, едва въехавшая в ворота, стояла крестьянская телега, две низкорослые, мохнатые лошадки — к бою не годятся, а для тягла и пахоты в самый раз — рылись мордами в снегу, выискивая, должно быть, сухие стебли чернокрыльника.

На телеге, накрытое коричневой рогожей, лежало что-то. И уже подходя вплотную к борту, я догадался, что там, под рогожей, человеческое тело.

— Кто? — я резко дёрнул плечом, стряхивая руку брата Миаругиля. Тот не обидился, а, потупив глаза, прошептал:

— Ох, Гилар… Беда-то какая… Слишком мало было братьев, а тех — семь десятков. Он зарубил девятерых…

— Кто? — вновь спросил… нет, не спросил — закричал я. Понимание холодными пальцами уже щупало изнутри мои потроха. Уцепившись за край рогожи, я со всей силы дёрнул и сам качнулся так, что непременно упал бы, не подхвати меня брат Киамуси.

Рогожа сползла, а под ней… Брат Аланар лежал на спине, в его густой, с проседью, бороде запеклась кровь, лоб наискось перечёркивала рана, более похожая на трещину в глине, а глаза… Глаз не было. Чёрные клочья мяса были вместо глаз.

— Молись Творцу Милостливому, послушник Гилар, — уныло вздохнул брат Миаругиль. — Больно тебе, что уж тут сказать. Но ничего не делается без соизволения Высшей Воли.