Тайна Белой Розы (ЛП)

Он недоуменно уставился на меня и не двинулся с места.

— Это не самоубийство, — раздраженно пояснил я. — Значит, что эта комната — место преступления, требующее тщательного расследования. Нужно передать это капитану Малвани, немедленно!

Уилл поражённо раскрыл рот, но всё же бросился к двери.

А я остался один на один с розой, библией, кровью Аллана Хартта и делом, в котором с каждой минутой становилось всё меньше и меньше смысла.

ГЛАВА 21

Барнард-колледж, Бродвей.

08:00.

Два часа спустя я обыскивал кабинет профессора Хартта в Барнард-колледже под бдительным взглядом декана Лауры Дрейк Гилл. Это была решительная женщина, которая выглядела намного моложе своих сорока с небольшим лет.

— Вы понимаете, что это в высшей степени беспрецедентно? — произнесла она, сурово нахмурившись. — Обычно мы не разрешаем обыски в кабинетах наших профессоров.

Сопровождавшая меня Изабелла тотчас ей ответила:

— И нам очень повезло, что вы понимаете всю серьезность ситуации в свете убийства профессора Хартта.

Это было гениальной идеей — пригласить Изабеллу встретиться со мной здесь сегодня утром. Она не только уладила все с деканом Гилл — и даже уклонилась от вопросов о разноцветных синяках на моем лице, — но и смогла выяснить основные факты пребывания Хартта в женском колледже.

Малвани дал мне время только до полудня, чтобы представить доказательства, связывающие убийство Аллана Хартта с убийством Хьюго Джексона или Ангуса Портера — или обоих.

— Я не могу тратить твои умения впустую, — со вздохом произнёс Малвани. — Кроме того, никто не поверит, что убийство Хартта имеет какое-то отношение к делу, поскольку здесь нет никакой связи с анархизмом. А уж после нападения на тебя возле собрания профсоюза рабочих прошлой ночью… И после взрыва у «Гробницы»… Особенно сейчас, когда сам Дрейсон на свободе, никто не захочет слышать о розах и библиях.

Но, в конце концов, мои доводы возобладали над опасениями Малвани.

— Если ты найдёшь какие-то убедительные для комиссара доказательства, это не повредит ни твоей, ни моей карьере, — неохотно признал Малвани. — Особенно, если речь идёт о ещё более крупном заговоре.

Комиссар, несомненно, с удовольствием принял бы на себя ответственность за раскрытие крупномасштабного анархистского заговора — если он действительно существовал.

А вот у меня были сомнения. Мы с Изабеллой беседовали с несколькими коллегами профессора Хартта. И ничто из того, что они говорили о тихом и спокойном профессоре, не указывало на то, что он имеет какое-то отношение к делу Дрейсона или к судьям Джексону и Портеру.

Но я не мог игнорировать тот факт, что роза и библия указывают на связь между этими тремя мужчинами.

Мои мысли обратились к Джонатану: неужели большинство анархистов способны отделять личную жизнь от своих политических целей? Для Джонатана никакого разделения не существовало.

У меня были серьезные опасения, что при первой же возможности он убьет людей, непосредственно ответственных за катастрофу на «Слокаме» — либо капитана Ван Шейка, либо одного из владельцев компании «Никербокер», — смешав свой личный гнев с политическими задачами.

Возможно, именно такого человека мы и искали. Я подумал о шведе, которого встретили в лифте отеля «Бреслин», а также о других подозреваемых, которые могли сыграть свою роль.

Страпп, Хлад, Китайская Роза, таинственная женщина у оружейного магазина или сам Дрейсон — любой из них мог иметь личные мотивы, пока неизвестные нам, которые скрывались за политическим пылом их анархистских идеалов.

Чем больше я думал над происходящим, тем больше убеждался, что наткнулся на нечто существенное. Официальное внимание к Дрейсону и его анархистским дружкам было идеальным прикрытием для глубоко укоренившихся личных мотивов. Личных мотивов, связанных с неким Леруа Сандерсом.

Я снова окинул взглядом кабинет Аллана Хартта, который был почти таким же аскетичным, как и его дом. Ни картин на стенах, ни книжных полок, ни личных писем, ни записок на письменном столе, ни даже ковра на деревянном полу. Кроме нескольких научных трактатов, на книжных полках можно было найти только стопку студенческих эссе. А декан Гилл уже заверила нас, что профессор Хартт — уважаемый член профессорского состава, и никаких претензий к нему никогда не было.

Я сел за стол и выдвинул верхний ящик.

— Когда профессор Хартт стал преподавать на вашем факультете? — спросил я декана Гилл.

Ее брови сошлись на переносице, пока она подсчитывала годы.

— Он пришёл к нам в 1885 году, когда был ещё новоиспеченным доктором философии из Колумбийского университета.

— Полагаю, его специальность — европейская история, — сказал я, заметив содержимое книжных полок.

Женщина кивнула.

— Неужели вам обязательно проверять содержимое каждого ящика?

Я вежливо кивнул, но понимал, что на самом деле хватаюсь за соломинку. И хотя я не ожидал никаких ответов от содержимого профессорского стола — карандашей, бумаги, скрепок и других канцелярских мелочей — я не мог работать, спустя рукава.