Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник]

На суетливый и суматошный Париж опустился вечер, и веселые обитатели города высыпали на Большие Бульвары. В толпе на тротуарах смешались военные и гражданские, аристократы и простолюдины, на мостовых повозки торговцев всякой всячиной то и дело сталкивались с роскошными каретами знатных особ. Тут и там бесчисленные кафе с вынесенными прямо на улицу столиками и стульями лучились теплым уютным светом, в котором плыла бесконечная людская река.

Давайте свернем с шумного и бурлящего Итальянского бульвара направо, на улице д’Эжипт. В конце ее простирается целый лабиринт тихих и скромных улочек и переулков, и самая сонная из них называется Бертран.

В Англии ее бы окрестили прибежищем обедневших аристократов. Там стоят двухэтажные одноквартирные дома со смежными стенами. Выглядят они печально и неухоженно, но, тем не менее, стараются скрыть потрескавшуюся черепицу и осыпающуюся облицовку за изящными оградами и яркими ставнями, пытаясь показать, что они знавали лучшие времена.

Бертран — улица нешумная, но нынче вечером здесь как-то особенно тихо. Скоро она совсем опустеет, лишь одинокая фигура будет перемещаться туда-сюда по неровному тротуару. Мужчина — а это именно мужчина — должно быть, кого-то ждет или высматривает, поскольку улица Бертран — совсем не то место, где одинокий романтик мог бы предаваться своим мечтаниям. Безусловно, он здесь с какой-то целью, но до его намерений нет дела ни нам с вами, ни жандарму, который громыхает коваными сапогами, заворачивая за угол.

В доме, напротив которого расположился наш наблюдатель, заметны не только признаки жизни, но даже и какое-то оживление. Возможно, именно это и заставило мужчину остановиться и внимательней посмотреть на него. Он гораздо чище и выглядит современнее, нежели его соседи. Садик ухожен, а сквозь полоски зеленых жалюзи на улицу лучится теплый, домашний свет. Домик выглядит по-английски бодрым и аккуратным, чем разительно отличается от окружающих его обветшалых строений.

Благоприятное впечатление, производимое домом снаружи, еще более подкрепляется уютной атмосферой, царящей внутри. В гостиной ярко горит камин, словно соревнуясь со стоящей на столе лампой, которая освещает двух сидящих женщин. Не надо быть особенно проницательным, чтобы с первого взгляда заключить, что это мать и дочь.

Их обеих отличает приятное выражение лица и хорошая фигура. Тонкий стан и осиная талия дочери лишь подчеркиваются, может быть, несколько грузноватой статью ее матушки, из-под чепца которой видны седые прядки.

Джон Гримшо. Золотая осень

После смерти мужа, полковника Латура, его вдове пришлось нелегко, но она пережила тяжелые времена с молчаливой стойкостью и терпением, свойственным ее семье. Ее младший сын Джек, учившийся в Англии, постоянно расстраивал ее приверженностью к развлечениям, свойственным всем молодым людям его круга.

Вести о его проделках достигали континента и каждый раз вызывали бурю огорчений и переживаний в тихом домике на улице Бертран. Старший же сын, Генри, обладавший огромным талантом актера-трагика, вот уже более полугода был без ангажемента. Неудивительно, что эта живая, веселая, добродушная женщина временами грустила, а смеялась гораздо реже, чем раньше. Покойный полковник оставил им не очень большое наследство, и если бы не Роуз с ее рачительным и экономным подходом к деньгам, они вряд ли бы смогли сводить концы с концами.

У этой юной девушки проявились способности вести домашнее хозяйство благодаря редкому сочетанию красоты и практичности. Строго говоря, Роуз не отличалась царственными чертами лица, однако ее природное изящество, веселые глаза и завораживающая улыбка делали ее опасной соперницей куда более утонченным дамам. Разумное равнодушие к собственной внешности является главным достоинством истинной красоты, и Роуз обладала им в полной мере. Все это проявлялось в естественности ее движений и в искреннем взгляде дивных карих глаз. Так что неудивительно, что даже на ничем не примечательной улице Бертран, где подобные «глупости» считались верхом неприличия, нет-нет да и отодвигалась оконная штора, когда эта изящная фигурка шествовала по булыжному тротуару. Парижский же пресыщенный зевака, хоть однажды увидев лицо девушки, убеждался в том, что истинная женственность — это совсем не то, что он наблюдал в бесчисленных кабаре и кафешантанах.

— Всегда помни, — говорила миссис Латур, как бы подчеркивая свои слова кивками головы, что делало ее похожей на добродушного воробья, — что ты Мортон, и только Мортон. В тебе нет ни капли французской крови, дорогая моя!

— Но папа ведь был француз, — возражала Роуз.