Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

– Действительно, почему? – невольно переспросил себя автор этих строк, сидя ночью на унитазе и продолжая трудиться над Книгой, которая и не собиралась оставлять его в покое. – При чем здесь Альгамбра, поиски таинственного манускрипта и какой-то жалкий флакончик? Этот флакончик наверняка был из-под духов фирмы «Красная заря», и выбросила его какая-нибудь гулящая советская баба с красной рожей и немыслимой прической на голове. Шла на свиданку с очередным хахалем с темным уголовным прошлым в ресторан «Ландыш», или нет – «Гавана». Да, «Гавана» – именно так обозначалась тошниловка, которую по ошибке почему-то называли рестораном. Романтическое время. Фидель, дружба с Кубой и надвигающийся Карибский кризис, который чуть не стал причиной апокалипсиса, началом третьей и, может быть, последней мировой бойни. В общем, «Куба – любовь моя, остров зари багровой», как распевал тогда во всю свою луженую глотку молодой Иосиф Кобзон, размахивая на сцене фанерным автоматом. Романтика – одним словом, романтика, ядрена вошь! Еще был в том районе ресторанчик под названием «Кура». Это словечко в детстве у Жени Воронова постоянно вызывало недоумение: что имелось в виду: они там только курицу ели или что? И даже десерт у них был в виде этой птицы: шоколадные цыплята и бойцовые петухи. Лишь позднее он узнал, что Кура – река на Кавказе. Это уже был не Фидель, а Лермонтов, романтизм, можно сказать, более высокой пробы! «Раз это было под Гихами. Мы проходили темный лес, Огнем дыша, блистал над нами лазурно-ясный свод небес»: «Валерик», бурная горная речка Кура и Кавказская война, которая вновь заявит о себе, вновь сойдет со страниц лермонтовских поэм в 90-е в виде басаевской вылазки в Буденновске.

Но вернемся к истории с флакончиком. Так вот, баба спешила, наверное, в эту самую «Куру», где жрали только кур, или, может быть, в гости к команданте Фиделю, а дома, стерва, подушиться забыла, поэтому по-быстрому решила навести марафет прямо на улице, а флакончик выбросила, и маленькая шестилетняя девочка из-за этой стервы ладошку себе в кровь поранила. Но при чем здесь все это? Что за причудливые фокусы начало выделывать его так называемое писательское воображение? Что за кренделя вытанцовывать? Куда ведет его за собой эта самая Книга? Ведь надо идти прямо к цели, идти не сворачивая, а здесь флакончик – на тебе, под ноги пьяная баба бросила, жена тебе об этом рассказала, и ты уже бежишь не прямо к цели, выписывая перипетии событийной канвы, а вставляешь какой-то бред про флакончик. Какой мусор! Ну что ж, флакончик так флакончик. Возражать не будем. Книге виднее. Тем более что в мире действительно бывают странные сближения: флакончик, и вдруг бац – ресторан «Гавана», команданте Фидель и Карибский кризис. Может быть, и в романе так выйдет: флакончик в руке шестилетней девочки, и вдруг – бац: неожиданное разрешение ключевого смыслового момента Книги. Не случайно же Она, Книга, тебе этот флакончик подкинула.

И писатель принялся осматриваться по сторонам в ванной комнате в турецком пятизвездочном отеле. Здесь также повсюду были замечены различные флакончики из-под дорогой туалетной воды и женского парфюма. Но что всем этим хочет сказать ему Книга? На что намекает? Какую игру с ним затеяла? Неспроста ведь все эти склянки взяли да и всплыли из самых глубин подсознания, его писательского «я». Это как в загаженном кусковском пруду рядом с домом в Москве: сколько всякой дряни там можно увидеть! Тут тебе и полиэтиленовые бутылки из-под «кока-колы», и флакончики различные, и стеклянные бутылки из-под пива, и все это в конечном счете тоже роман, можно сказать, материальное воплощение чьего-то не в меру разыгравшегося воображения. Вот так! Вся сила в связях, причем связях самых неожиданных. Настоящие книги только так и пишутся. Бежишь, бежишь высунув язык, идешь по следу, словно гончая какая, а тебе под ноги бац – флакончик какой бросили – и все: слежка закончилась, сюжет застопорился, флакончик треснул и разбился. И думай теперь, ломай голову, к чему он вообще здесь оказался, зачем из травы вылез, зачем со дна грязного пруда всплыл. «Ладно – я об этом потом подумаю, – решил про себя писатель, – а пока надо дальше бежать, сюжет двигать«. И он вновь взялся за перо и склонился над тетрадью. Ночью ему писалось лучше всего.

Роман вновь становится Романом. Гранада. Наши дни

– Давай спать.

– Давай.

– Гаси свет. Завтра поговорим.