Тайна дела No 963

Алекс поднялся, покрутил из стороны в сторону головой и, ни слова ни сказав, исчез. Отсутствовал он долго, "звезда" начала проявлять признаки беспокойства, что, правда, не мешало ей выдудлить бокал виски до дна.

Кроме нас, в ресторанчике - ни души, и свечи нагнетали тоску, как, впрочем, и старые, давно не менявшиеся обои в блеклую синюю арабеску, носившие на себе печать увядания, и зеркало во всю стену - в желтых пятнах ржавчины, и даже сам хозяин - пожилой человек с седыми редкими волосами и пухлыми руками.

Это было глупой затеей - собраться здесь, но Зотов изо всех сил старался англизировать свой быт и потому даже семейное торжество решил провести не по-русски - в домашних условиях, а в ресторане, на английский манер.

Появился Алекс, неся в руках гитару.

- Вот тебе и на! - искренне поразился Дима. - Где это ты добыл такое сокровище?

- Сдается мне, трактирщик отобрал ее у каких-нибудь бродячих менестрелей, коим нечем было расплатиться за еду! - рассмеялся Алекс.

Алекс отодвинул от стола резное деревянное кресло с потемневшей высокой спинкой, сел, закинул ногу за ногу и, пристроив половчее гитару, замер, ушел в себя, не то настраиваясь, не то раздумывая, что сыграть. Я с двойственным чувством ожидал начала, потому что Алекс задел меня за живое, чем-то разволновал, хотя чем - я не смог бы объяснить тогда, это объяснение открылось гораздо позже, когда мы сблизились, и я лучше стал понимать его, хотя до конца так и не раскусил. Внутреннее волнение вызывало невольную дрожь, хотя я и виду не подал: гитара, подобно лакмусовой бумажке, обнажает суть человека: можно легко прочесть тайны в сокровенных глубинах души, и - полюбить или горько разочароваться, а мне почему-то не хотелось разочаровываться в Разумовском, не хотелось - и все тут!

Когда Алекс взял первую струну и она отозвалась на его нежное, почти чувственное прикосновение, словно живое тело, меня как электричеством пронзило, и я впился глазами в Разумовского: он выглядел бледнее обычного, на лбу проступили росинки пота, желваки на скулах вдруг окаменели, придав лицу выражение скорее злое, чем доброе. Но пальцы - длинные, беспокойные, властно-покровительственно забегали по струнам, и Алекс запел без надсады сочным баритоном, с каким-то интимным придыханием, но не вульгарным, вызывающим отпор, а как бы выдающим самое сокровенное и личное.

О звени, старый вальс, о звени же, звени

Про галантно-жеманные сцены,

Про былые, давно отзвеневшие дни,

Про былую любовь и измены!

С потемневших курантов упал тихий звон,

Ночь, колдуя, рассыпала чары.

И скользит в белом вальсе у белых колонн

Одинокая белая пара...

"Звезда" Сохо дохнула мне в лицо спиртным перегаром и спросила, невинно икая:

- Я н-ничего н-не понимаю... Ни с-словечка... Разве я т-так пьяна, что забыла в-все слова?

- Он поет по-русски...

- По-русски? Ах, да, он же австралиец...

Алекс все ласковее оглаживал струны, и они отзывались пряными звуками, обостряя и без того грустные слова песни.

О звени, старый вальс, сквозь назойливый гам

Наших дней обезличенно-серых:

О надменных плечах белых пудренных дам.

О затянутых в шелк кавалерах!..

- Мне любопытно поговорить с вами еще и потому, что вы с Украины, Алекс посмотрел в упор, но несколько отчужденно, мне показалось - даже равнодушно, и это задело меня за живое, и я весь напрягся, готовясь дать отпор, если Разумовский попытается влезть со своими вопросами в святая святых. Но он вдруг встрепенулся, словно сбрасывая с себя невидимый груз, потянулся к бокалу, где синим айсбергом плавал острый кусок льда, сделал жадный глоток и уже совсем другим тоном, где прорывалось тщательно скрываемое волнение, произнес: - Впрочем, нет, что это я... Прежде чем задавать вопросы, положено представиться. А что вы знаете обо мне? Так себе, безделки, то, что лежит на поверхности, что схватывает даже далеко не наблюдательный глаз. Вот, к примеру, Дима, он непоколебимо уверен, что я - миллионер, унаследовавший коллекцию бесценного баккара моей бабки, графини Разумовской. Сказать по правде, так с самого раннего детства, когда мы еще жили в Харбине и мне на всякое довелось наглядеться, и этими впечатлениями переполнены по самую завязку мои воспоминания, я знавал русских, которые, как черт от ладана, открещивались от своей национальности. Возможно, именно они обострили у меня это чувство родины...

Я непроизвольно улыбнулся, но Алекс не обиделся.