— Осторожно! — крикнул с берега Лассе. Она увидела, что он пробежал немного вверх по течению. Он резко свистел, пытался жестикулировать связанными руками и кричал на птиц, чтобы отвлечь на себя их внимание.
— Поторопись! — кричал он. — Моллюски тоже там! И его куртка! Ты должна взять с собой все!
Она стала медленно скользить вперед, не думая.
Наконец-то — вот, она добралась — она схватила камень, и потом — да, тоже там — свинцовую шкатулку. Окоченевшими белыми пальцами сразу положила камень на место в чехол и плотно закрыла крышку.
Теперь… теперь чайки больше его не учуют… можно надеяться.
И там — куртка, рюкзак…
Она неуклюже запихнула в рюкзак всех моллюсков и коробку.
И тут она услышала: взмах крыльев и крики чаек. Она вздрогнула и собралась было принять позу зародыша, как заметила, что птицы приземлились рядом с ней, немного поодаль.
Птицы опустились на лед и беззвучно наблюдали за ней. Несколько чаек стали клевать наст.
— Быстрее! — закричал Лассе. — Давай обратно на берег!
Она заскользила дальше на животе, как тюлень, и развернулась на сто восемьдесят градусов. Теперь лед был еще более мокрым и опять трещал. Она едва успела застегнуть все молнии, как рюкзак неожиданно ускользнул от нее.
Она почувствовала, как ноги сковывает ледяной мокрый холод.
Вода. Один градус тепла.
И она поняла:
Скользит не рюкзак, а я сама.
Ноги, лодыжки, колени, бедра — раздался грохот, а вслед за ним глухой треск, и весь лед под ней треснул — ледяная вода пропитала ее ноги, а потом и туловище. Она замахала руками — кошки, если бы у меня были кошки! — и вытянула ладони вверх и в стороны, но схватиться было не за что. Она шарила и колотила обеими руками, слыша в отдалении голос Лассе и чувствуя, как силы покидают ее.
И ее затянуло прямо в черную воронку.
76
Что случилось, подумала Ида, что происходит?
Пока ее с грохотом несла бурлящая черная вода, в голове роились неясные мысли.
Разве не правда… что, умирая… видишь в конце свет? Так странно, что… это была ошибка… во всех фильмах… герои и пациенты… свет в туннеле. Я ведь верила в это… с тех пор, как прочла Астрид Линдгрен… Братья Львиное Сердце, я так в это верила… Когда Сухарик в конце сажает себе на спину своего умирающего старшего брата… и прыгает через пропасть в Карманьяке, вниз, в смерть, в сторону страны Нангияле. И последние слова мальчика… Я вижу свет… я вижу свет…
Она почувствовала, как вода резко несет ее дальше, она совсем потеряла чувствительность, ее голова ударялась о камни, песчаную отмель и кромку льда.
…ложь … какая мерзкая ложь… Бедные братья Львиное Сердце… бедные мы все… Когда мозг перестает получать кислород… синапсы включают успокаивающие световые импульсы… они создают в сам смертный миг ложное световое сияние, как будто от ждущего тебя рая…
Ей показалось, что ее мозг почти совсем отключился. Вода была как большой… больше она была не в состоянии описывать.
И в голове: темнота…
А потом опять несколько коротких мгновений совершенно ясного сознания: над ней расплывчатое небо, неясная горная гряда.
Перед ее глазами предстала картина: она бросается вниз с этой горной гряды, в черную воду, и вода несет ее. Волосы плывут в потоке. Темнота и шок сначала вытесняют холод, а потом наступает полная потеря чувствительности, теплая и усыпляющая, почти материнская. Онемение. И потом только электрические сигналы к рукам и ногам. Спазмы.
И затем: полное спокойствие. Теплая темнота отступает. На ее место приходит твердая и холодная темнота. Темнота с когтями, которая хватает за все, вонзается в грудную клетку, в горло, в пальцы, забирается под веки. И за холодной тьмой скрывается еще большая тьма, а за ней еще одна. Словно зеркало в зеркале, тьма за тьмой за тьмой…
Вот так выглядит вечность, подумала она. Вечность — это совершенная тьма, только большая… Ничего…
Ей показалось, что она видит собственное рождение.
Тело маленькой девочки.
Ее мама Ева без лица измученная лежит на кровати в родильном доме. Потом прямо перед ней возникла пуповина, длинная и блестящая, похожая на бледную змею.
Она действительно видит ее перед собой?
Может, схватить ее?
Ида поняла, что ей не надо хватать пуповину, потому что пуповина уже обвилась вокруг нее.
— Какого дьявола…